Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

– 17 декабря 1938 г. – на начальника Разведупра РККА комдива А.Г. Орлова: «На хорошем счету Орлов был у шпиона Урицкого (комкор, прежний начальник Разведупра; расстрелян; посмертно реабилитирован. – О.С. ). В 1936 г. приказом по Разведупру Урицкий объявил Орлову благодарность. Орлов в хороших отношениях был с Гендиным. В день опубликования постановления правительства о награждении их орденами они демонстративно обнялись и поцеловались» 241.

– 18 декабря 1938 г. – на начальника отдела внешних заказов НКО комбрига А.Н. Редкина-Рымашевского: «…выдвинут и утвержден на эту работу Федько… 2 января 1924 г. на закрытом партийном собрании говорил: «Какая же тут правильность, своего взгляда высказать нельзя». Утверждает, что «здесь (в его отделе) без дворян не обойдешься, пастухи еще не изучили иностранных языков» 242.

– 21 декабря 1938 г. – на командующего 2-й Отдельной Краснознаменной армией комкора И.С. Конева: «По имеющимся сведениям, Конев скрывает свое кулацкое происхождение, один из его дядей был полицейским» 243.

Мехлис охотно поддерживает и направляет «на верх» доносы, поступившие «снизу». Во второй половине ноября 1938 г. ответственный секретарь парткомиссии центральных управлений НКО Николаев пересылает Мехлису заключение по делу члена ВКП(б) с 1922 г., начальника 3-го отдела Управления боевой подготовки РККА комдива М.А. Рейтера. Собственноручная резолюция начальника ПУ РККА звучала как донос: «Тов. Ярославскому. Рейтер – латыш. Рекомендовал в партию троцкиста и скрыл это от парторганизации. Был в плену у немцев. Оставил оружие у родственницы, оказавшейся врагом. Сам связан с врагами. В армии его оставлять не следует, и я буду ставить вопрос. Доверия не заслуживает. Мехлис. 8/ХII-38 г.» 244. И как уже говорилось, через три дня такой донос отправляет.

Мехлис был настолько ретив в кровожадности, что даже такие «заслуженные корчеватели», как Сталин и Ворошилов, вынуждены были его иногда притормаживать. В этом плане по-своему символична история спасения корпусного комиссара А.В. Хрулева, рассказанная им самим в 1960 г. молодому историку Г.А. Куманеву. Хрулев вспоминал, что когда в марте 1942 г. его назначили наркомом путей сообщения СССР и он был приглашен на сталинскую дачу, то, улучив момент, он вопросил Сталина: «Я не совсем понимаю отношение ко мне – в 1938 г. требовали моего ареста, а теперь назначили наркомом путей сообщения. Какое несоответствие!», на что Сталин ответил: «Мехлис, как только пришел в ГлавПУР в конце 1937 г., начал кричать о том, что вы – враг, что вы – участник военно-фашистского заговора. Щаденко вначале защищал вас. Кулик последовательно заявил: «Не верю. Я этого человека знаю много лет и не верю, чтобы он был замешан в каком-то антисоветском, контрреволюционном деле». Поймите мое положение: Мехлис кричит «враг». Потом Щаденко подключился к Мехлису. Вы понимаете, как обстояло дело при решении этого вопроса в Политбюро. Когда я задал Ворошилову вопрос, что же нам делать, Ворошилов сказал: «Теперь ведь такое время – сегодня тот или иной подозреваемый стоит на коленях, клянется, что ни в каких заговорах не участвовал, никакой антисоветской и антипартийной работы не вел, а завтра подписывает протокол и во всем сознается» 245. Далее Хрулев вспоминал, что он весь этот разговор передал Ворошилову и тот заявил: «Это неверно. Если бы я тогда заколебался, вас бы не было» 246. Когда после обсуждения в 1938 г. вопроса о Хрулеве Сталин велел Мехлису и Ежову оставить Хрулева в покое, Мехлис прямо заявил последнему: «Скажите спасибо Ворошилову. Он вас своим авторитетом оградил и не дал мне поступить так, как следовало бы поступить, но я заявляю вам, что постараюсь сделать все возможное, чтобы добиться своего» 247.

Недавно стало известно, что Мехлису хотелось «схарчить» и мало кому тогда известного комбрига Г.К. Жукова, будущего знаменитого полководца Второй мировой войны. В своем письме Н.С. Хрущеву и А.И. Микояну от 27 февраля 1964 г. сам Жуков вспоминал об этом так: «В 1937—38 годах меня пытались ошельмовать и приклеить ярлык врага народа. И, как мне было известно, особенно в этом отношении старались бывший член Военного совета Белорусского военного округа Ф.И. ГОЛИКОВ (ныне маршал) и нач. ПУРККА МЕХЛИС, проводивший чистку командно-политического состава Белорусского ВО» 248.

При такой совершенно ясно выраженной «доносной» позиции начальника Политуправления РККА многие военные комиссары и другие политработники на местах стремились не отстать от московского начальства и усердно стряпали свои доносы. Нередко самыми настоящими доносами являлись очередные и внеочередные политдонесения. Чтобы снять с себя ответственность за провалы в работе, они, чутко улавливая спрос на «подозрительных», спешат доложить о «засоренности» кадров.

Начальник редакторских курсов старший политрук Зуб 11 апреля 1938 г. пишет письмо Мехлису. В нем он делится впечатлениями о своем пребывании на Всеармейском совещании политработников: «Слушал Ваш доклад и заключительное слово, речь наркома – и совершенно ясно представляю, каким должен быть сегодня комиссар», и что задача Высших Военно-политических курсов (ВВПК) при Политуправлении РККА «подготовить настоящего воинствующего комиссара, до конца преданного нашей партии, Центральному Комитету и лично товарищу Сталину» 249. Засвидетельствовав таким образом свою преданность руководству и «лично товарищу Сталину», старший политрук Зуб стремится показать и свою бдительность. Он пишет о том, что работа курсов идет плохо. И главная причина в том, что руководство курсов и преподавательский состав засорены. И вот в чем он видит эту «засоренность»: «Начальник курсов бригадный комиссар тов. Сухотин – участник белорусско-толмачевской оппозиции… Начальник кафедры ленинизма т. Арский также с каким-то темным пятном в прошлом. Лекцию по национальному вопросу прочел явно неудовлетворительно. Не освещена роль тов. Сталина. Не использовал материал тов. Берия» 250. Через две недели, 24 апреля 1938 г., с аналогичным доносом к Мехлису обращается батальонный комиссар Толмачев: «Подавляющее большинство и руководящего и преподавательского состава имеет за собой приличные «хвосты», и мне думается, что этим кадрам не место на курсах» 251.

Во мнении многих политработников, партийных функционеров и даже командиров все более утверждалась мысль не только о возможности, но и чуть ли не о необходимости доносов. Кое-где они стали рассматриваться как дело естественное, само собою разумеющееся. Так, в августе 1938 г. командира 95-го кавполка (24-я кавдивизия) полковника С.М. Гловацкого обвиняли в том, что был в близких отношениях с арестованными к этому времени «врагами народа» бывшим помощником командира дивизии полковником Ф.Т. Мысиным и его женой, которых хорошо знал с 1923–1924 гг. «Гловацкому было известно, что жена Мысина является дочерью офицера, но об этом он до самого ареста не поставил в известность партийную организацию» 252. К немедленному сообщению (доносу) о всем подозрительном призывали и на партсобраниях. По свидетельству бывшего шофера начальника ВВС командарма 2-го ранга Я.И. Алксниса некоего Замараева, инструкторы политотдела Еремин и Симонов «на закрытом партийном собрании говорили о том, чтобы невзирая на лица мы сообщали все, что, на наш взгляд, имеет некоторое сомнение о связях с врагами народа» 253.