Лебедева Н.С. Array - Hюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8 т. Т. 8 (1999)

Гесс: Поэтому, господин председатель, я откажусь от тех высказываний, которые я хотел сделать в этой связи. Я прошу только разрешения сказать несколько заключительных слов, которые не имеют ничего общего с тем, что я только что говорил.

Те выводы, к которым пришел защитник здесь, на этом Суде, от моего имени в отношении оценки моего народа и истории, являются для меня важными. Я не защищаюсь от того, что выдвинуто обвинителями, которые, по моему мнению, не имеют права обвинять меня и моих соотечественников. Я не придаю значения тем упрекам, которые касаются событий, являющихся суверенным делом Германии и поэтому не относящихся к компетенции иностранцев. Такого рода выпады моих врагов — это честь для меня. Судьба дала мне возможность трудиться многие годы под руководством величайшего из сыновей Германии за всю ее тысячелетнюю историю.

Даже если бы я мог, я не хотел бы исключать это время из своей жизни. Я счастлив сознанием, что выполнил свой долг в качестве национал-социалиста, в качестве верного последователя моего фюрера. Я ни о чем не сожалею. Если бы я опять стоял у начала моей деятельности, я опять-таки действовал бы так же, как действовал раньше, даже в том случае, если бы знал, что в конце будет зажжен костер, на котором я сгорю. Независимо от того, что делают люди, наступит время и я предстану перед престолом Всевышнего. Только перед ним я несу ответственность и знаю, что он оправдает меня.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Иоахиму фон Риббентропу.

Риббентроп: Этот процесс должен был выявить историческую правду. С точки зрения немецкой внешней политики я могу сказать только следующее. Этот процесс войдет в историю как образец того, как, ссылаясь на неизвестные до сих пор юридические формулы и на справедливость, хотят обойти кардинальные проблемы 25-летнего тяжелейшего периода, наполненного историческими событиями. Если корни нашего зла находятся в Версальском договоре, а они действительно находятся в нем, разве целесообразно было запретить обсуждение его? Прозорливые люди из числа авторов этого договора в самом начале видели в нем будущее зло и тогда уже самые умные из них предсказывали, из-за какой ошибки Версаль при-ведет к новой мировой войне.

Свыше 20 лет моей жизни я посвятил предотвращению этого несчастья, а в результате оказалось, что иностранные государственные деятели, которые знали об этом, в своих письменных показаниях заявляют, что они мне не верили. Они должны были бы написать, что не хотели верить мне в интересах своих стран.

На меня возлагают ответственность за руководство внешней политикой, которой, однако, руководил другой. Но я знаю о ней во всяком случае столько, чтобы заявить, что она никогда не имела целью установление мирового господства, а занималась лишь устранением последствий Версальского договора и вопросами снабжения продовольствием немецкого народа.

Если я оспариваю то, что эта немецкая внешняя политика планировала и подготавливала агрессивную войну, то это не отговорка. Это истина подтверждается фактами, а именно тем, какие силы мы развернули в ходе второй мировой войны и насколько слабыми мы были по сравнению с ними к началу этой войны. История поверит, если я скажу, что мы значительно лучше подготовили бы агрессивную войну, если бы действительно думали вести ее. То, что мы намеревались сделать, заключалось в том, чтобы обеспечить самые элементарные условия существования, подобно тому, как Англия использовала свои интересы для того, чтобы подчинить себе пятую часть всего мира, как США захватили весь континент или как Россия, самая большая континентальная держава мира, использовала свою гегемонию. Единственная разница в политике этих стран по сравнению с нашей политикой заключалась в том, что мы требовали Данциг и Коридор, которые вопреки всякому праву были у нас отняты, в то время как другие государства привыкли думать о целых континентах. При создании Устава этого Трибунала державы, подписавшие Лондонское соглашение, очевидно, придерживались другой точки зрения в отношении международного права и политики, чем сегодня. Когда я в 1939 году прибыл в Москву к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможности мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана-Келлога. Сталин дал мне понять, что я могу сразу же лететь обратно, если он не получит не только половину Польши и Балтийские страны, но еще и Литву с портом Либава. В 1939 году ведение войны там еще не считалось международным преступлением против мира, иначе как можно объяснить телеграмму, посланную после окончания польской кампании? Ее текст я цитирую: « Дружба Германии и Советского Союза скреплена совместно пролитой кровью и имеет все, чтобы стать прочной и длительной ».

Здесь мне хотелось бы особо подчеркнуть — тогда я горячо желал этой дружбы. Сегодня для Европы и мира осталась лишь одна основная проблема: владеет ли Азия Европой или западные державы смогут остановить распространение влияния Советов на Эльбе, на Адриатическом побережье и в районе Дарданелл. Другими словами, Великобритания и США сегодня практически стоят перед той же дилеммой, как и Германия, когда я вел переговоры с Россией. Я надеюсь во имя своей родины, что результаты будут более успешные.

Что же на данном процессе говорилось о преступном характере немецкой внешней политики и что было доказано? Из предъявленных защитой 300 документов 150 были отвергнуты без всякого обоснования. Архивы других стран и даже Германии были недоступны для защиты. Дружественный намек, сделанный мне Черчиллем о том, что слишком сильная Германия будет уничтожена, для оценки внешней политики Германии был признан на данном форуме не относящимся к делу. Революцию нельзя лучше понять, если рассматривать ее с точки зрения заговора. Судьба сделала меня одним из представителей этой революции. Я сожалею о тех ужасных преступлениях, о которых мне здесь стало известно и которые порочат эту революцию. Яле могу, однако, судить о них в масштабах пуританской морали, тем более после того, как я узнал, что и противная сторона, несмотря на полную победу, не могла воспрепятствовать многочисленным мерзостям, да и не хотела этого. Можно рассматривать теорию заговора как угодно, но для критического наблюдателя это является лишь выходом из неудачного положения. Тот, кто находился на руководящих постах «третьей империи», знает, что это является исторической неправдой, и текст Устава показывает лишь, мышление какой среды он отражает.

Если я оглянусь на свои действия и намерения, то могу сказать лишь одно. Единственное, в чем я чувствую себя виновным перед моим народом, а не перед данным Судом, является то, что мои внешнеполитические планы оставались безуспешными.