Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

Но эта история моих друзей не насторожила. Они не испытывали никакого страха – весело хвастались повышениями (один из них стал заместителем Председателя Совнаркома Грузии). Бедные, они забыли об играх барса с жертвой перед последним прыжком.

В три часа я подошел к дому Берии на улице Мачабели. Это был новый дом, выстроенный в стиле модного конструктивизма.

В нем жили еще двое партийных руководителей, но в квартиру Берии вела отдельная лестница. У лестницы стояла охрана. Предъявив документы, я поднялся на третий этаж. Там тоже стояла охрана. Проверили документы снова. После чего ко мне подошел предупредительный молодой человек с отличной выправкой сотрудника нашего учреждения. Он молча повел меня по бескрайней квартире. Берия занимал весь третий этаж. В то время как мои друзья жили в аскетическом «вчера», здесь жили в «сегодня». В московском стиле новых хозяев жизни, желающих и умеющих пользоваться ею.

Мы шли мимо бильярдной (Коба любил бильярд, и теперь в него играло все поколение новых руководителей), мимо физкультурного зала с гимнастической стенкой, турником и гимнастическими снарядами…

Вели меня весьма неторопливо, чтоб я мог насладиться красотой и размахом дома и восхититься величием хозяина.

Привели в огромный кабинет и попросили подождать.

Я утонул в великолепном кожаном кресле под большим портретом Кобы. Просидел полчаса, пока наконец в кабинет не вошла красавица грузинка с неправдоподобно правильными чертами лица. Платье, как перчатка, обтягивало загорелое крепкое тело, осиную талию.

Это была жена Берии – Нина. Происходила она из мингрельского княжеского рода Гегечкори, правда, из обедневшей ветви. Поздоровалась, холодно сказала:

– Лаврентий Павлович уехал на дачу и просит вас приехать к нему туда. Машина у подъезда.

И никакого извинения за перенесенную встречу. Я понял: Берия решил с первого дня показать мне, кто тут хозяин. Показать грубо, как положено вчерашнему плебею.

Берия родился в бедной семье, в глухой нищей мингрельской деревушке. Как и Коба, рано потерял отца. Как и Коба, рос на руках матери. Как и мать Кобы, мать Берии зарабатывала шитьем и стирками и была так же истово религиозна. Как и Коба, Берия блестяще окончил начальную школу, и односельчане отправили его учиться в Сухуми. Как и Кобе, ему, по слухам, пришлось быть двойным агентом. Берия служил в муссаватистской охранке, поставляя информацию большевикам.

На этом сходство заканчивалось, далее шли большие различия. Он обожал роскошь, был жаден до прелестей жизни, и его можно было купить благами. Только таким людям доверял теперь Коба. Но обладал он и довольно опасным качеством – был очень умным человеком с сильной харизмой.

Меня привезли в знаменитое дачное местечко Крцаниси. Здесь жила тогда (и, думаю, будет жить всегда) партийная элита.

У въезда в поселок стояла охрана. Наша машина проехала мимо большого дома и остановилась рядом с волейбольной площадкой.

На площадке проходил весьма поучительный волейбольный матч. Играли сам Лаврентий и… мои друзья, с которыми я виделся утром! Мне показалось, им стало несколько неловко, когда они заметили меня.

Берия – урод с толстым носом, отвислыми губами, жирный, с брюшком – играл очень ловко. Когда ему хорошо набрасывали мяч, жестоко «гасил». И тогда все (и мои друзья тоже) аплодировали.

Вот так угодничали вчерашние бесстрашные революционеры. Что делать – после Революции прошло уже двадцать лет…

Закончив игру (естественно, его команда выиграла), Лаврентий обратился ко мне:

– Я сейчас вымоюсь, немного погребу на лодочке, а ты меня жди. Пообедаем и отметим твое появление у нас. – И посмотрел в глаза как-то хмельно, беспощадно.

После чего бросился в море, поплыл, ныряя в волнах. Быстро вернулся – его уже ждал охранник с полотенцем. Стянул мокрые трусы, надел сухие, напялил белые брюки, белую рубашку и сел в лодку.

Были приличные волны, и лодка взлетала. Но он обладал, видно, недюжинной силой и работал веслами без устали. Греб и орал какую-то песню. В нем кипели энергия и ярость. (Я часто употребляю слово «ярость». Но состояние ярости – наследство Революции – покидало нас, ее законных детей, лишь с последним вздохом.)

Очередной молодой человек с выправкой пригласил всех игравших и меня пройти в дом. Это была двухэтажная дача, точнее, великолепно обставленный маленький дворец. Неслышно появилась обслуга – две юные девушки принесли вина. Я отказался.

– Зря, – усмехнулся один из моих знакомцев, недавно столь восторженно аплодировавших Берии. И прошептал зло: – Ждать придется долго… он ведь ебаться поехал. Сейчас поплывет на лодчонке мимо санаторских пляжей и выберет себе очередную, может, и не одну. У него свои комнаты во всех санаториях. И как его хватает на всех баб?!

Завели патефон, чтоб нам было приятнее ждать. Зазвучали, вероятно, любимые его пластинки: «Можно галстук носить очень яркий и быть в шахте героем труда…», «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» и, конечно, «Сулико».

Берия появился через три часа. Три часа мы покорно ждали, пока он… И слушали пластинки, постепенно наливаясь вином…

Как ни в чем не бывало хозяин радушно пригласил всех в столовую. Огромный стол был накрыт. Еда – его родная, мингрельская: гоми (горячая каша из кукурузной муки с ломтями молодого сыра), лобио, сациви…

Во время обеда привезли народных любимцев – футболистов тбилисского «Динамо».

– Ты теперь культурой руководишь, – сказал мне Берия. – Вот перед тобой сидит главная народная культура, – и представил: – Цвет нашего грузинского футбола, товарищи Шавгулидзе, Джорбенадзе, Гашели. Им предстоит игра с испанцами – знаменитыми басками, чемпионами мира, – и обратился к футболистам: – Товарищ Сталин ждет от вас завтра только победы.

За обедом выяснилось, что Берия в юности хорошо играл в футбол.

Поев, он встал, попрощался и… пошел спать, так и не поговорив со мной. Он еще раз указал мне мое место. Я был холуем Кобы, теперь должен был стать его холуем.

Аресты в Тбилиси шли непрерывно. Арестовали многих старых партийцев, занимавших важные посты. И сейчас принялись за друзей арестованных. С арестованными партийными вождями дружили многие мои подопечные – знаменитые писатели и поэты. Взялись за них. Из тюрем поползли страшные слухи о пытках и избиениях. И люди искусства – люди нежные – спешили, дабы избежать Кобиной тюрьмы. Первым покончил с собой великий поэт Паоло Яшвили… Другой великий поэт, Тициан Табидзе, надеялся, что пронесет. Его арестовали.

Я должен был подписывать вместе с представителями НКВД постановления об аресте знаменитостей. Я подписывал.

Но были и наивные люди, не понимавшие, что их ждет в тюрьме. Среди таких – мой дальний родственник, поэт Дато Н. Он был жалким поэтом, но счастливым человеком. Он очень удачно влюбился – в себя. Помню, на каком-то застолье я, как положено руководителю, из вежливости спросил его: