Коллектив авторов - КРАМОЛА Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе.

Стоит ли удивляться, что люди, взгляды и действия которых привели их в послесталинские, казалось бы, более либеральные времена к аресту и на скамью подсудимых, занимали порой диаметрально противоположные политические и идеологические позиции. Объединяли же этих людей, повторю это еще раз, даже не критика и противостояние власти сами по себе, не антикоммунизм, а отношение режима к крамоле. Это вполне религиозное отношение к инакомыслию как к ереси допускало на каждый данный момент одну-единственную интерпретацию Истины, списки утвержденных Политбюро героев и врагов, перечни «плохих» и «хороших» исторических событий и даже научных открытий.

Поэтому и оказались на полках Государственного архива Российской Федерации (в фондах Верховного суда и Прокуратуры СССР) дела об античеченских высказываниях русских из города Грозного и об антирусских выступлениях чеченцев, о судебных приговорах за «проявления» антисемитизма и за «сионистскую пропаганду», за коммунистическую («ревизионистскую») и фашистскую критику правящего режима, за либеральные атаки на коммунистов и маоистские, троцкистские или сталинистские обвинения власти в «буржуазном перерождении». На основании одних и тех же статей Уголовного кодекса были осуждены и оказались в тюрьмах и лагерях ярые защитники «подлинного ленинизма» и поклонники монархии, сторонники идей «капиталистического возрождения» и отрицатели коммунистической диктатуры за порожденный ею «дачный капитализм» и бюрократические привилегии.

Когда долго читаешь такие документы, окончательно убеждаешься в том, что идеологические мотивы играли в судебных преследованиях инакомыслящих важную, но, может быть, не определяющую роль. Можно ли считать целью судебных или полицейских преследований подавление антикоммунистических настроений и идей, если просоциалистические и марксистские вариации также подлежали беспощадному искоренению – при малейших отступлениях от принятых на данный момент официальных толкований. Репрессии и должны были воспитать в людях «идеологическую дисциплину», готовность если не думать, то хотя бы говорить по приказу Центрального Комитета или… по крайней мере – молчать!

Идеологическая неразборчивость власти при выборе объектов репрессий вполне сочетается с тем, что у противников и критиков режима выбор идеологической оболочки для конфронтации с властью часто был делом случая, а отличительная особенность большинства массовых оппозиционных высказываний – эклектизм взглядов и идей. Разгромленной в 20-е гг. легальной, организованной и сознательной оппозиции так и не суждено было возродиться ни в легальных, ни даже в нелегальных формах. Исключение составляли некоторые националистические подпольные организации имперской периферии и, отчасти, диссидентское движение. Большая же часть критиков правящего режима вплоть до середины 1960-х гг. могла легко переходить от коммунистической ортодоксии к монархизму, парадоксально сочетая любые взгляды. И для власти, и для ее противников главным в конечном счете оказывались не идеологические фетиши, а сам факт конфронтации.

Особенностью подавляющего числа публикаций и исследований является их очевидный «диссидентоцентризм» и слабый интерес к равнозначным, если не более значимым «крамольным» явлениям. Вся история послесталинской крамолы, народного сопротивления режиму вплоть до начала 1960-х гг. фактически рассматривается в этих работах как «недоразвитое диссидентство», как время «утробного вызревания открытого общественного движения», а все современные собственно диссидентскому движению формы антиправительственной деятельности либо сводятся к нему, либо игнорируются.

К числу «диссидентоцентристских» работ следует отнести как солидное исследование Л.М. Алексеевой «История инакомыслия в СССР» (впервые опубликованная в 1984 г. на английском языке, в 1992 г. эта книга стала доступной и русским читателям) [4] Алексеева Л.М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. М.; Вильнюс, 1992. , так и обзорные статьи участников диссидентского движения или близких к ним авторов [5] См., например: Богораз Л., Голицын В., Ковалев С. Политическая борьба или защита прав? Двадцатилетний опыт независимого общественного движения в СССР: 1968-1985 // Погружение в трясину (анатомия застоя). М., 1991; Хроника диссидентского движения (1968-1983 гг.) // Там же; Гозман Л.Я., Эткинд А.М. Люди и власть: от тоталитаризма к демократии // В человеческом измерении. М., 1989; Даниэль А. Так начиналась «Хроника» // Огонек. 1993. № 19/20; Дымерская-Цигелъман Л. Об идеологической мотивации различных поколений активистов еврейского движения в СССР в 70-х годах // Вестник Еврейского университета в Москве. 1994. № 1; Мильштейн И. Иноверцы // Огонек. 1993. № 9/20. С. 19. . Из зарубежных работ последнего времени, несколько расширивших горизонты понимания советского инакомыслия, следует отметить монографию В. Шляпентоха [6] Shlapentokh V. Soviet Intellectuals and Political Power: The Post-Stalin Era. Princeton (N.Y). Princeton Press, 1990. XIV. 330 p. . Историографическая мода на диссидентов в конце концов привела к тому, что «первые правозащитные организации» стали находить даже в эпоху Гражданской войны [7] Первые правозащитные организации Российской Федерации в 20-е годы / Публ. и предисл. С.И. Голотика // Отечественная история. 1995. № 4. , что было уж совсем внеисторическим использованием достаточно конкретного термина.

В общем-то у историков и не было поначалу возможности выйти в своих работах за рамки истории диссидентов и довольно узкого околодиссидентского слоя столичных интеллектуалов. Хрущевский и брежневский режимы весьма преуспели в утаивании сведений о своих тайных противниках. Диссиденты были первыми, кто сумел открыто заявить о себе стране и миру и даже написать свою собственную историю. Судьбы и дела большинства «крамольников» были упрятаны в секретные архивные фонды. Они открываются нам только теперь, и только теперь становится ясным действительный размах и эволюция форм народного протеста против режима, феноменальная идеологическая пестрота и многочисленность подобных «антисоветских проявлений», их в значительной степени простонародный характер.

Не имея доступа к важнейшим источникам, историки были вынуждены опираться на мемуары, публицистику, устные свидетельства. Так, например, автору одного иэ лучших учебников советской истории Дж. Хоскину пришлось ссылаться на воспоминания диссидента В. Буковского о встрече в специальной психиатрической больнице с человеком, который находился там за письмо в ЦК КПСС «с требованием полного расследования деятельности соучастников сталинских преступлений» [8] Geoffrey Hosking. The First Socialist Society. A History of the Soviet Union from Within. Second Enlarged Edition. Harvard University Press. Cambridge, Massachusetts, 1994, p. 343. . Сегодня можно привести десятки, если не сотни, достоверных примеров подобных высказываний. То же самое следует сказать и об истории подпольных антисоветских организаций 1950-1960-х гг.