Борис Тененбаум - Великий Наполеон

Поэтому, во-первых, Франция желает принимать участие в дискуссиях, равное с прочими державами, во-вторых, «… все державы Европы должны быть едины в следовании одному и единственному великому принципу – легитимности …».

Царь Александр Первый был очень непростым человеком. Его бабушка убила своего мужа, ненавидела и презирала своего сына – и собиралась передать престол ему, своему внуку, минуя его батюшку. Батюшка же считал свою мать мужеубийцей, «… похитительницей престола …», а сына, Александра Павловича, собирался сослать в Сибирь. Во всяком случае, приказывал читать сыну вслух следственное дело царевича Алексея, казненного отцом. A убит был батюшка, по меньшей мере, с ведома своего сына и наследника.

Сын и внук такого отца и такой бабушки знал толк в лицемерии.

Но, надо полагать, и Александра Павловича передернуло, когда он слушал речи князя Талейрана. Принципы строгой законности и легитимности ему проповедовал женатый епископ, священник-расстрига, участник Революции, министр иностранных дел Наполеона – того самого, который кроил Европу, как пирог, – и которого Талейран предал самому Александру Павловичу, и предал из идейных соображений, конечно, но и просто за деньги, и который запрашивал при этом такие суммы, что даже царь вынужден был ему иной раз отказывать.

В юмористическом листке, выпущенном в Вене без подписи, была карикатура на Талейрана, изображавшая его в виде шестиголового чудовища: под первой головой было написано: « Да здравствует Революция!» , под второй: « Да здравствует Республика!», под третьей – « Да здравствует Первый Консул!» , под четвертой – « Да здравствует император Наполеон!», под пятой – « Да здравствует король Людовик XVIII!» , под шестой стояло просто – « Да здравствует …», с оставленным после здравицы многозначительным многоточием.

Так что «принцип легитимности», столь величаво провозглашенный столь сомнительным лицом, вряд ли принес бы пользу Франции сам по себе. Однако истинная ловкость дипломата состоит не столько в том, что у него нашлось что сказать, сколько в контексте сказанного. Против четырех союзников Талейран был бы беспомощен. Но раскол коалиции дал ему шанс – Франция была в настоящий момент слаба, но и ее малый вес мог дать перевес той или иной группе.

Подумав, дипломаты «Большой четверки» выразили «… согласие на участие Франции …» в их дискуссиях – каждая держава надеялась перетянуть ее на свою сторону.

Наполеон, чьим министром иностранных дел служил Талейран в течение долгого времени, говорил, что он – умнейший из его сотрудников. И сейчас князь Талейран не посрамил своей репутации. «Принцип легитимности», провозглашенный им, оказался мощным оружием – все второстепенные государства Европы, от Баварии и до Люксембурга, ухватились за него, как тонущий хватается за спасительную руку, – он спасал их от победителей.

Если Польша, оказавшаяся в русских руках, беспокоила в основном великие державы вроде Англии или Австрии, то аннексия Саксонии, на которой настаивала Пруссия, задевала всех.

Саксония ничем не отличалась от прочих германских и итальянских государств «второй лиги». Если ее можно было попросту ликвидировать, что же оставалось говорить об их правах и об их территориальной целостности?

И в этой обстановке Меттерних сделал поистине гроссмейстерский ход – публично выступая в защиту Саксонии, он в глубокой тайне предложил канцлеру Пруссии, князю Карлу фон Гарденбергу, неожиданный и щедрый подарок: полное признание ее аннексии Саксонии.

Не бесплатно, конечно – Пруссия должна была выступить против «… русского захвата Польши …», и более того – преуспеть в этом начинании. То есть Саксония становилась прусской только в одном случае – если Польша НЕ становилась русской.

Своему всполошившемуся суверену Меттерних объяснил, что платить по прусскому счету скорее всего не придется – выгнать царя из Варшавы трудно, это вне возможностей Пруссии, но вот раскол русско-прусского союза гарантировался при любом исходе такого рода попытки.

Он оказался прав – между прусской и российской миссиями начались трения. Российская делегация, в отличие от всех прочих, возглавлялась не министром, а самим императором. Это имело свои преимущества – и царь очень и очень настаивал на том, чтобы именно такой формат и был принят за основу: главы государств договариваются о чем-то в принципе, а уж министры оформляют их решение в юридическом смысле.

Что, однако, никак не устраивало его «верных союзников», императора Австрии и короля Пруссии – они предпочитали укрыться от шарма русского императора (усиленного тем, что он располагал огромной армией) за спинами своих министров и советников.

В результате торговля шла и шла, никаких результатов не приносила, царь раздражался все больше и больше, и уже сам начинал говорить, что «… коли дипломаты не могут уладить дело, должны высказаться мы, старые солдаты …». В свои 37 лет он вовсе не был «старым», и уж солдатом не был безусловно, но ему нравилось поиграть в сурового воина.

Продолжалось это все до декабря 1814 года, когда случилось поистине неожиданное событие. Меттерних к этому времени получил заверения Англии, что теперь, когда она освободилась от неприятной проблемы – войны с США, – она будет готова поддержать публично заявленную позицию Австрии по Саксонии: «… никакой ликвидации королевства Саксония не может быть допущено… ». Коли так, поддержка Пруссии была уже не нужна – и Меттерних, в вежливейших выражениях, написал прусскому канцлеру, Гарденбергу, что он готов предложить Пруссии одну пятую Саксонии – но не больше.

Этот сам по себе безупречно логичный ход, однако, не учел того, что сейчас называлось бы « человеческим фактором», – реакции Гарденберга Меттерних не предвидел.

Считая себя обманутым и придя в полную ярость, Гарденберг отправился к царю и проделал то, что вообще-то никогда и ни при каких обстоятельствах в дипломатии не практиковалось, – показал ему свою секретную переписку с Меттернихом. Царь, ознакомившись с представленными ему документами, так возбудился, что заявил, что вызовет австрийского министра на дуэль. По крайней мере, так сообщает в своих мемуарах Меттерних. Инцидент в конце концов был улажен императором Францем, который убедил своего венценосного собрата, что такого рода поединок – вещь невозможная.

Коронованные особы все-таки стоят наособицу, и нельзя принудить кого бы то ни было взять в руки оружие, рискуя совершить цареубийство.

Надо сказать, что отношения российского императора и австрийского министра складывались весьма неприязненно и до этого инцидента.