Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

Когда сэр Гораций заметил, что он этого не говорил, что только от Гитлера зависит, начнется война или нет, разгоряченный фюрер воскликнул: «Если Франция и Англия хотят напасть на нас, пусть нападают! Мне это совершенно безразлично! Сегодня вторник, в следующий понедельник мы уже будем в состоянии войны!»

Из записи, сделанной Шмидтом, ясно, что Вильсон хотел продолжить беседу, но посол Гендерсон отговорил его. Тем не менее неопытный посланник встретился с Гитлером с глазу на глаз по окончании встречи. «Я постараюсь образумить этих чехов» [128], уверял он Гитлера, на что тот отвечал, что будет «это приветствовать». Вероятно, фюрер решил, что еще можно уговорить Чемберлена «вразумить» чехов.

В тот же вечер он продиктовал на имя премьер–министра витиеватое письмо.

Для написания такого письма имелись серьезные основания. Многое произошло в Берлине — и не только в Берлине — в течение того дня, 27 сентября.

В час дня, сразу по прибытии Вильсона, Гитлер издал «совершенно секретный» приказ, в котором ударным частям — примерно 21 усиленный полк, или семь дивизий — предписывалось покинуть места проведения учений и выйти на рубеж атаки на чешской границе. «Они должны быть готовы, — говорилось в приказе, — начать действия против «зеленых» 30 сентября, уведомив об этом накануне не позднее полудня». Через несколько часов был издан приказ о дальнейшей скрытной мобилизации. В ходе ее было сформировано пять новых дивизий для размещения на западной границе.

Несмотря на то что Гитлер продолжал военные приготовления, события, произошедшие в течение этого дня, заставили его заколебаться. Чтобы повысить боевой дух населения, Гитлер приказал по окончании рабочего дня, когда сотни тысяч берлинцев выйдут из своих контор на улицу, провести в центре Берлина парад моторизованной дивизии. Затея эта обернулась полным фиаско, по крайней мере для верховного главнокомандующего. Берлинцы не желали, чтобы им напоминали о войне. В тот вечер в дневнике я описал удивительную сцену, которую мне довелось наблюдать.

«Я вышел на угол Унтер–ден–Линден, когда колонна (войск) поворачивала на Вильгельмштрассе. Моему взору на основании прочитанного уже рисовалась одна из картин 1914 года, когда ликующие толпы на этой же улице осыпали марширующих солдат цветами, а девушки — поцелуями… Но сегодня люди ныряли в подземку — они не желали смотреть на все это. На обочине стояла молчаливая кучка людей… Это была самая поразительная антивоенная демонстрация, какую мне когда–либо приходилось видеть».

Руководствуясь указанием полицейского, я пошел вниз по Вильгельмштрассе до Рейхсканцлерплац, где Гитлер, стоя на балконе, производил смотр войскам.

«Там не было и двухсот человек. Гитлер казался угрюмым и рассерженным и очень скоро ушел с балкона… То, что я видел сегодня вечером, возрождает веру в немецкий народ. Он настроен против войны».

Очередные вести, поступавшие в канцелярию из–за границы, тоже не радовали. Из Будапешта сообщили: правительства Югославии и Румынии предупредили правительство Венгрии, что в случае нападения ее войск на Чехословакию они предпримут против Венгрии военные действия. В результате война могла распространиться на Балканы, а это в планы Гитлера не входило.

Новости из Парижа оказались и того хуже. От немецкого военного атташе пришла телеграмма с грифом «очень срочно». Адресована она была не только министерству иностранных дел, но и ОКВ и генеральному штабу. В ней атташе сообщал, что объявленная во Франции частичная мобилизация сильно смахивает на мобилизацию всеобщую и что «к шестому дню мобилизации можно ожидать развертывания первых 65 дивизий на границе с Германией». Этой силе, насколько было известно Гитлеру, Германия могла противопоставить лишь 10–12 дивизий. Половина из них состояла из резервистов, а их боеспособность вызывала тревогу. Более того, по мнению военного атташе, для Германии оставалась реальной угроза подвергнуться немедленному нападению из Нижнего Эльзаса и Лотарингии в направлении Майнца при первых же попытках с ее стороны предпринять военные действия.

И наконец, как докладывал атташе, итальянцы не делают абсолютно ничего, чтобы сковать французские войска на итало–французской границе. Казалось, что и доблестный союзник Муссолини покинул Гитлера в решающий момент.

Поступили новости от президента Соединенных Штатов и от короля Швеции. Накануне, 26 сентября, Рузвельт обратился к Гитлеру с призывом помочь сохранить мир, и хотя фюрер в течение двадцати четырех часов ответил, что сохранение мира зависит только от Чехословакии, Рузвельт в среду прислал еще одну телеграмму, в которой предлагал немедленно созвать конференцию всех заинтересованных сторон. В этой же телеграмме американский президент отмечал, что если разразится война, то ответственность за нее мировая общественность возложит на Гитлера.

Король Швеции, друг Германии, подтвердивший свою верность в ходе войны 1914–1918 годов, был более откровенен и прямолинеен. Как сообщалось в депеше немецкого посла из Стокгольма, король срочно вызвал его и заявил, что если Гитлер не оттянет указанный им срок (1 октября) на десять дней, то мировая война неминуема и виноват в этом будет фюрер. Более того, войну эту Германия бесспорно проиграет ввиду «расстановки сил между великими державами».

В своем нейтральном прохладном Стокгольме хитрый король мог более объективно оценить сложившуюся ситуацию, по крайней мере военную, чем главы правительств в Берлине, Лондоне и Париже.

Президент Рузвельт, что, вероятно, объяснялось эмоциональностью американцев, смягчил драматизм своих воззваний к Гитлеру отметив, что Соединенные Штаты не примут участия в войне и не возьмут на себя никаких обязательств «в ходе ведущихся переговоров». Немецкий посол в Вашингтоне Ганс Дикхофф тем не менее счел необходимым послать в Берлин «срочнейшую» телеграмму. В ней он предупреждал, что если Гитлер склоняется к войне, в которой ему будет противостоять Великобритания, то есть веские основания полагать, что «вся мощь Соединенных Штатов будет брошена на чашу весов Англии». Здесь посол, обычно робевший, когда доходило до споров с Гитлером, добавлял: «Считаю своим долгом обратить на это серьезное внимание». Он не хотел, чтобы правительство Германии допустило в отношении Америки ту же ошибку, что и в 1914 году.

А что же Прага? Наблюдались ли там проявления слабости? Вечером в ОКВ пришла телеграмма от немецкого военного атташе полковника Туссена: «В Праге спокойно… Завершены последние меры по мобилизации….Общее число призванных составляет около миллиона человек, в полевых войсках — 800 тысяч…» Примерно столько было у Германии на обоих фронтах. Войска Франции и Чехословакии, вместе взятые, превосходили по численности немецкую армию более чем в два раза.