Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

«Это нанесло, — пишет Кордт, — сокрушительный удар по нашим планам. Было бы абсурдно устраивать путч и свергать Гитлера в тот момент, когда британский премьер прибывал в Германию, чтобы обсудить с ним проблему «мира во всем мире».

Между тем вечером 15 сентября, согласно воспоминаниям Эриха Кордта, Пауль Шмидт, тоже участник заговора, который, как известно, исполнял обязанности переводчика и был единственным очевидцем встречи Гитлера с Чемберленом, сообщил Кордту о намерении фюрера захватить всю Чехословакию и о выдвинутых им Чемберлену непомерных требованиях в надежде, что «они будут отклонены». После такого сообщения настроение у заговорщиков поднялось. В тот же вечер Кордт поведал об этом полковнику Остеру, после чего было решено привести план в исполнение, как только Гитлер приедет в Берлин. «Но прежде, — сказал Остер, — необходимо заполучить птичку в берлинскую клетку».

Птичка прилетела в «клетку» из Годесберга по окончании переговоров вечером 24 сентября. К утру «черной среды» (28 сентября) Гитлер находился в Берлине уже около четырех дней. 26–го он сжег все мосты во время своего выступления в Шпортпаласте, а 27 сентября отправил Вильсона назад в Лондон с пустыми руками. Британское правительство отреагировало мобилизацией флота и предупреждением, посланным в Прагу, о близящемся нападении Германии. В течение этого дня, как известно, он отдал приказ ударным частям занять рубежи на чешской границе и быть готовым к действиям 30 сентября, то есть через три дня.

Чего же ждали заговорщики? Все условия, которые они сами для себя определили, были соблюдены. Гитлер прибыл в Берлин. Он намеревался начать войну. Он назвал дату нападения на Чехословакию — 30 сентября. Нужно было немедленно организовать путч, иначе свергать диктатора и предотвращать войну оказалось бы поздно.

Кордт заявляет, что 27 сентября заговорщики определили точную дату действий — 29 сентября. Гизевиус в своих показаниях, данных в Нюрнберге, а позднее в своей книге утверждает, что генералы Гальдер и Вицлебен хотели действовать немедленно, то есть 28 сентября, после того, как накануне вечером получили «высокомерное письмо» Гитлера, в котором он предъявлял «оскорбительные требования» Чемберлену.

«Остер получил копию этого высокомерного письма поздно вечером 27 сентября, — пишет Гизевиус, — а утром 28 сентября отнес его Вицлебену. Вицлебен отправился с письмом к Галъдеру. Теперь наконец начальник генерального штаба имел желаемое доказательство того, что Гитлер не блефовал, а действительно стремился к войне.

По щекам Гальдера текли слезы негодования… Вицлебен настаивал, что пришло время действовать. Он уговорил Гальдера встретиться с Браухичем. Вскоре Гальдер вернулся и сказал, что у него хорошие новости: Браухич также возмущен и, вероятно, присоединится к путчу».

Напрашивается предположение, что в письме при переписывании появились добавления или генералы неверно поняли его смысл, ведь составлено оно было в таких умеренных тонах, изобиловало обещаниями «вступить в переговоры с Чехословакией относительно деталей» — даже предоставить ей «формальные гарантии», казалось, дышало жаждой примирения, побуждая Чемберлена не оставлять своих попыток, что премьер–министр немедленно дал телеграмму Гитлеру с предложением созвать конференцию великих держав для обсуждения деталей и одновременно Муссолини с просьбой поддержать это предложение.

Об этой попытке умиротворения, сделанной в последнюю минуту, генералы могли и не знать, но фон Браухич, будучи главнокомандующим сухопутными войсками, вероятно, о чем–то догадывался. Согласно Гизевиусу, Вицлебен позвонил Браухичу из кабинета Гальдера, сообщил, что все готово, и просил его возглавить восстание. Но главнокомандующий дал уклончивый ответ. Он сказал Гальдеру и Вицлебену, что сначала поедет в канцелярию фюрера, чтобы убедиться, верно ли разобрались в ситуации генералы. Гизевиус пишет, что Вицлебен поспешил в свой штаб. «Гизевиус, — взволнованно прокричал он, время пришло!»

В одиннадцать утра 28 сентября на столе у Кордта зазвенел телефон звонил Чиано из Рима, он хотел срочно переговорить с министром иностранных дел Германии. Риббентропа на месте не оказалось — он находился в рейхсканцелярии, — и итальянский министр иностранных дел попросил соединить его с послом Бернардо Аттолико. Немцы подслушали этот разговор и записали. Оказалось, что говорить собирался не зять Муссолини, а сам Муссолини.

Муссолини: Это говорит дуче. Вы слышите меня?

Аттолико: Да, я вас слышу.

Муссолини: Просите канцлера немедленно вас принять. Передайте ему, что британское правительство через лорда Перта [132]просило меня быть посредником в решении судетского вопроса. Разногласия очень незначительны. Передайте канцлеру, что я и фашистская Италия на его стороне. Конечно, он сам будет принимать решение, но скажите ему, что я за то, чтобы принять предложение англичан. Вы слышите меня?

Аттолико: Да, я вас слышу.

Муссолини: Поторопитесь!

Задыхаясь, с красным от волнения лицом (так описывает эту сцену переводчик Шмидт), посол Аттолико прибыл в канцелярию, где узнал, что у Гитлера в кабинете уже находится посол Франции. Господину Франсуа–Понсе нелегко было туда пробиться. Накануне, поздно вечером, Бонне, французский министр иностранных дел, вознамерившись превзойти Чемберлена, позвонил своему послу в Берлине и приказал при первой возможности встретиться с Гитлером и предложить французский план оккупации Судетской области, который был гораздо щедрее английского. Если в предложениях премьер–министра, переданных Гитлеру в одиннадцать вечера 27 сентября, оккупации до 1 октября подлежала зона I — территория крошечного анклава, то по французскому плану до 1 октября оккупации подле жали три большие зоны — почти все территории, о которых шла речь.

Это было заманчивое предложение, но французскому послу стоило больших трудов довести его до сведения Гитлера. 28 сентября, в 8 часов утра, он попросил по телефону аудиенции у канцлера. Не получив до 10 часов утра ответа, он спешно направил к немецким генералам своего военного атташе, чтобы тот сообщил им о предложении, которое никак не мог передать сам посол. Он даже призвал на помощь английского посла. Сэр Невилл Гендерсон, готовый услужить всем, кто стремился предотвратить войну, позвонил Герингу. Фельдмаршал пообещал, что постарается организовать встречу. Гендерсон, в общем–то, старался для себя, так как ему было велено представить Гитлеру «окончательное обращение премьер–министра», то самое, которое Чемберлен составил накануне вечером. В нем он уверял Гитлера, что тот сможет добиться всего, чего хочет, «очень быстро и не прибегая к войне», и предлагал созвать конференцию великих держав для разработки деталей.