Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

Ни одно малое государство, стоявшее на пути Гитлера, не говорило с ним таким языком. Он пребывал в дурном настроении, когда на следующий день, 11 августа, принимал швейцарца Карла Буркхардта, верховного комиссара Лиги Наций в Данциге, который давно шел навстречу требованиям немцев. Гитлер заявил своему гостю, что, «если поляки хоть что–нибудь предпримут, он как молния обрушится на них всеми силами, которые имеются в его распоряжении и о которых поляки не подозревают».

«Месье Буркхардт заметил, что это приведет к всеобщему конфликту. Герр Гитлер ответил, что если ему суждено начать войну, то лучше начать ее сегодня, а не завтра, что он не будет ее вести, как Вильгельм II, который не решался максимально использовать любое оружие, и что война эта будет беспощадной».

Против кого война? Против Польши конечно. Против Англии и Франции, если потребуется. И против России тоже? Гитлер наконец принял решение относительно Советского Союза.

Русские выступили с новой инициативой. 18 июля Е. Бабарин, советский торговый представитель в Берлине, в сопровождении двух своих помощников прибыл в министерство иностранных дел Германии и сообщил Юлиусу Шнурре, что Россия хотела бы улучшить германо–советские экономические отношения. Он принес с собой подробный меморандум о торговом соглашении, в котором фигурировал возросший список товаров для обмена между двумя странами, и сообщил, что если незначительные разногласия между сторонами будут улажены, то он уполномочен подписать соглашение в Берлине. Из отчета о встрече, который представил доктор Шнурре, явствует, что немцы остались довольны. «Такой договор, — писал Шнурре, — неизбежно окажет влияние по крайней мере на Польшу и Англию». Через четыре дня, 22 июля, советская пресса сообщила, что в Берлине возобновлены советско–германские торговые переговоры.

В тот же день Вайцзекер с воодушевлением телеграфировал послу Шуленбургу в Москву новые инструкции. О торговых переговорах он писал: «…Мы будем действовать, так как заключение соглашения, причем, чем скорее, тем лучше, считают здесь необходимым из конъюнктурных соображений. Что же касается чисто политического аспекта наших переговоров с русскими, мы полагаем, что период ожидания, предписанный… в нашей телеграмме (от 30 июня), можно считать закончившимся. Вы уполномочены снова взять нити в свои руки, не оказывая, однако, никакого давления».

На самом деле все нити взяли в руки четыре дня спустя, 26 июля, в Берлине. Доктор Шнурре получил от Риббентропа указание устроить в шикарном берлинском ресторане обед для советского поверенного Астахова и Бабарина с целью прощупать их. Русских долго прощупывать не пришлось. В своем отчете Шнурре отмечал, что «русские просидели до половины первого ночи и очень оживленно и заинтересованно говорили о волнующих нас политических и экономических проблемах».

Астахов, горячо поддержанный Бабариным, сказал, что советско–германская политика сближения отвечает жизненным интересам обеих стран, что в Москве никак не могут понять, почему нацистская Германия так антагонистически настроена по отношению к Советскому Союзу. В ответ немецкий дипломат заявил, что «политика Германии на Востоке идет сейчас совершенно другим курсом».

«С нашей стороны вопрос об угрозе Советскому Союзу не стоит. Наши интересы лежат в совершенно другом направлении… Политика Германии нацелена против Англии… Мне видится далеко идущее соглашение, отражающее взаимные интересы и учитывающее жизненные интересы русских.

Однако такая возможность исчезнет, как только Советский Союз объединится с Англией против Германии. Сейчас имеется шанс достичь понимания между Германией и Советским Союзом, но он исчезнет, как только будет заключен пакт с Лондоном.

Что может предложить Англия России? В лучшем случае участие в европейской войне и враждебность по отношению к России со стороны Германии. Что можем предложить взамен мы? Нейтралитет и усилия, направленные на то, чтобы Россия не участвовала в возможном европейском конфликте, и, если пожелает Москва, германо–русское взаимопонимание, что, как в былые времена, послужит интересам обеих стран. Противоречий (между Германией и Россией), по–моему, не существует на пространствах от Балтийского моря до Черного и на Дальнем Востоке. Кроме того, несмотря на различия во взглядах, существует общность в идеологиях Германии, Италии и Советского Союза: оппозиция капиталистическим демократиям Запада».

Так поздно вечером 26 июля в небольшом берлинском ресторане за вином и закусками, которыми наслаждались второстепенные дипломаты, Германия сделала первый серьезный шаг к сближению с Советской Россией. Новый курс, которым пошел Шнурре, был указан самим Риббентропом. Астахов очень обрадовался, услышав об этом, и пообещал Шнурре немедленно доложить обо всем в Москву.

На Вильгельмштрассе с нетерпением ожидали, какова будет реакция в советской столице. Через три дня, 29 июля, Вайцзекер отправил Шуленбургу с курьером секретную депешу.

«Нам очень важно знать, какую реакцию вызвали в Москве соображения, высказанные Астахову и Бабарину. Если у вас появится возможность организовать еще одну беседу с Молотовым, прозондируйте почву по тем же направлениям. Если в результате Молотов откажется от сдержанной позиции, на которой стоял до сих пор, то можете сделать еще один шаг …Это относится, в частности, и к польской проблеме… Мы были бы готовы, как бы ни развивалась польская проблема, охранять интересы Советского Союза и прийти к соглашению с правительством в Москве. При решении прибалтийского вопроса, если переговоры будут развиваться успешно, можно сформулировать наше отношение так, чтобы не затрагивать интересы Советов на Балтийском море».

Два дня спустя, 31 июля, статс–секретарь «срочно и секретно»; телеграфировал Шуленбургу:

«Относительно нашего послания от 29 июля, которое должно прибыть в Москву сегодня с курьером: Просим сообщить телеграфом точную дату и время следующей встречи с Молотовым, как только это станет известно,

Мы заинтересованы в том, чтобы встреча состоялась как можну, скорее».

Впервые в посланиях из Берлина в Москву прозвучала нотка торопливости.

В Берлине имелись веские причины торопиться. 23 июля Франция и Англия приняли наконец предложение Советского Союза о штабных переговорах, на которых предстояло выработать военную конвенцию, конкретно предусматривающую, как три государства будут вести борьбу против гитлеровских армий. Хотя до 31 июля о достигнутом соглашении не упоминалось — в этот день Чемберлен объявил о нем в палате общин, — немцы уже обо всем знали. 28 июля посол Германии 1 в Париже фон Вельчек сообщил по телеграфу в Берлин, что из «прекрасно информированного источника» ему стало известно о том, что Франция и Англия направляют в Москву военные миссии и что французскую миссию возглавляет генерал Думенк, которого он охарактеризовал как «очень способного офицера», в прошлом заместителя начальника штаба у генерала Вейгана [177]. В дополнительном послании спустя два дня немецкий посол высказал свое мнение о происходящем. Он полагал, что Париж и Лондон согласились на военные переговоры, с Москвой, видя в них последнее средство, способное продлить переговоры.