Валерий Соловей - Кровь и почва русской истории

Хотя наполнение дихотомии «мы-они» варьируется в различных историко-культурных контекстах, сама по себе она представляет базовую биологическую матрицу. Это значит, что культурные и социальные отличия привязываются к этническим и расовым признакам, служащим первоначальным основанием дифференциации автохтонных европейцев и иммигрантов.

Культура не обязательно антитеза биологии. Она может не нивелировать и снимать, а, наоборот, подчеркивать и закреплять этнические и расовые различия. Наукой выяснена возможность синергетического (взаимоусиливающего) воздействия социальных и культурных, с одной стороны, и биологических – с другой - факторов. Культурная (социальная) дифференциация и стратификация ведет к последующим генетическим изменениям, усиливая склонность к сотрудничеству со «своими» и враждебность к «чужим». В свою очередь, генетическая близость обретает выражение и легитимацию в культурной групповой (социальной) идентичности. Тем самым культурные различия оказываются тесно связаны с биологическими, культурные и «телесные» идентичности могут совпадать. Не это ли происходит с «третьемирскими» иммигрантами на Западе?

Хотя «тела» арабов и негров слишком очевидно отличаются от «тел» европейцев, дабы безболезненно быть интегрированными в «мы» европейцев, само по себе это отличие не порождает расизм. Он порождается психологической (возможно, имманентной, то есть опять же биологически детерминированной) склонностью человека к культурной и антропологической минимизации отличающихся от него «других». «Как с точки зрения индивида, так и воображаемого сообщества [в виде] нации психологически очень трудно согласиться с наличием сильно отличающегося от нас “другого”, одновременно признавая его основополагающее человеческое равенство и достоинство»[366]. Понятно, что чем значительнее биологическая разница между «мы» и «они», тем выше вероятность, что отношение к последним будет основываться на презумпции антропологической и культурной второсортности или даже неполноценности.

Сквозь эту призму интересующий нас конфликт окажется улицей с двусторонним движением. В глазах автохтонных европейцев иммигранты выглядят «ущербными» уже в силу своей внешности, что подпитывается социальной «второсортностью» (занятие непрестижной, тяжелой и низкооплачиваемой работой) некоторых из иммигрантских групп. Однако интерпретируется этот процесс по понятным причинам не в расовых, а в культурных формулах: культурная (включая религию) идентичность иммигрантов приводится в качестве первопричины их социально-экономического отставания и фокуса неприязни европейцев. Но точно так же некоторые иммигрантские группы концептуализируют собственное антропологическое отличие от европейцев («неполноценных» уже в силу этого обстоятельства) в религиозно-культурной формуле «ущербности» «безбожного» и гедонистического западного общества.

Принципиальная важность «расы» для понимания нового типа конфликтности в западном мире подтверждает некоторые аспекты гипотезы о социальной природе этого конфликта, но одновременно вскрывает ее недостаточность. Отличие в «телах» составляет основание массового расизма и генерирует дискриминационные социальные практики в отношении «других». Но не объясняет, почему иммигрантские группы по-разному реагируют на дискриминацию: одни из них могут ее преодолеть и добиться успеха, в то время как другие остаются аутсайдерами даже при искусственно создаваемых условиях преодоления дискриминации.

Негров Соединенных Штатов, конечно, нельзя называть иммигрантами. Но эта расовая группа очень показательна как пример того, что мощная и разветвленная государственная политика «аффирмативных акций» не смогла преодолеть и даже существенно сократить социально-экономический и образовательный разрыв между белыми и чернокожими американцами. Более того, высказывается небезосновательное предположение, что долгосрочный эффект «аффирмативных акций» оказался парадоксальным: они не стимулировали, а расхолаживали, размагничивали негров США, поскольку гарантировали им преференции на основании одной лишь расовой отличительности.

Похожая ситуация и с французскими арабами. В то время как одни аналитики объясняли их волнения недостатком социальной поддержки и слабой социальной интеграцией, другие указывали, что для мигрантов были созданы «тепличные» условия, лишившие их стимулов к интеграции и участию в экономической конкуренции. Причем обе позиции подкреплялись основательными аргументами.

Ситуация парадоксальна. Одни иммигрантские группы экономически и социально стагнируют, несмотря на мощную государственную поддержку, в то время как другие добиваются успехов, сокращают социально-экономический и образовательный разрыв с принимающей стороной и даже опережают ее, не имея такой поддержки. При этом нельзя сказать, что «телесная» дистанция между мексиканцами и арабами, с одной стороны, и «белым» населением США и Франции - с другой - больше, чем между ними же и азиатами. А культурная дистанция между мексиканцами и белыми даже меньше, чем между белыми и азиатами. Однако азиатское сообщество в США и Европе в целом заметно более успешно, чем мексиканское, арабское и черное. Принадлежность к нему означает презумпцию доверия в трудовых практиках. Неудивительно, что азиатские иммигранты нередко становятся объектом ненависти со стороны не столь успешных иммигрантских групп (например, в США существует острая неприязнь мексиканских иммигрантов к азиатским).

В то же время внутри себя азиатское сообщество не едино, водораздел проходит между этническими группами: японцы наиболее успешны и опередили даже белых; китайцы и филиппинцы уступают японцам, но опережают вьетнамцев и корейцев. То есть эмпирически прослеживается корреляция между принадлежностью к определенной этнической и расовой группе и социально-экономическим статусом иммигрантов. Можно даже сказать, что стратегии адаптации к принимающим обществам этнически дифференцированы.

Значение культуры и ценностей преувеличено

В чем же причина успешности одних этнических групп и неуспешности других? Естественным кажется поиск ответа на этот вопрос в отличиях их ценностно-культурных ядер. Эту проблему целесообразно рассмотреть в двух аспектах. Первый касается возможности культур и ценностей этнической группы составить идеальное основание ее эффективного и конкурентоспособного участия в современной капиталистической системе. Проще говоря, это вопрос о знаменитой «протестантской этике». Второй аспект - совместимость ценностно-культурных оснований тех или иных народов с западной моделью вообще или, другими словами, вопрос о совместимости западной и незападных цивилизаций. Эти два аспекта связаны, но не тождественны: можно эффективно интегрироваться в мир-капиталистическую экономику и при этом отрицать западные ценности. Из факта планетарной экспансии капитализма как системы товарного производства и индустриализма не следует с неизбежностью универсальный характер демократии и социокультурных черт Запада.