Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов

Старообрядчество не было единым движением; с конца XVII в. оно стало распадаться на отдельные толки и согласия («федосеевщина», «поморское согласие» и др.). Старообрядчество делится на «поповщину» и «беспоповщину». Поповцы признают необходимость церковной иерархии и всех церковных таинств. Они в середине XIX в. создали свою церковную организацию (так называемую Белокриницкую иерархию) с центром в Буковине, тогда входившей в Австро-Венгерскую империю (позднее — в общине Рогожского кладбища в Москве).

Беспоповщина распространилась на Севере; ее приверженцы отрицали необходимость духовной иерархии и некоторых таинств. Наиболее радикальные ее толки («филиповщина», «нетовщина») проповедовали необходимость «самоуморений и самосожжений». В XVIII в. власти ослабили преследования старообрядцев, установив для них повышенное налоговое обложение. По мере того как раскольничьи общины втягивались в рыночные отношения, в них росло предпринимательство; из среды раскольников выделялась купеческая верхушка (знаменитые московские купеческие семейства Морозовых, Рябушинских, Кузнецовых, Расторгуевых). По данным Синода, в 1895 г. насчитывалось 13 миллионов старообрядцев, что составляло около 10 % населения. В 1971 г. Поместный собор Русской православной церкви признал постановления Соборов 1656 г. и 1666–1667 гг. в части, касавшейся осуждения раскольников, недействительными, а сами старые обряды — равноспасительными и равночестными новым. Юбилейный Собор 1988 г. («Собор тысячелетия») выразил сожаление по поводу возникшего триста лет назад разделения единой церкви.

В наше время наиболее крупными организациями являются: у «поповцев» — Русская православная старообрядческая церковь и Древлеправославная церковь во главе с митрополитами; у «беспоповцев» — Российский совет древлеправославной поморской церкви и Московские христиане древлеправославно-кафолического вероисповедания и благочестия старопоморского федосеевского согласия.

Укрывшиеся в лесных скитах старообрядцы сохраняли свой уклад жизни, мировоззрение, старые иконы, книги «дониконовой печати» и рукописи. Уже 30 лет ученые Москвы, Петербурга, Новосибирска отправляются в экспедиции в районы старообрядческих поселений (с. Ветка на границе Украины и Белоруссии, Верхнекамье) за древними рукописями, записывают духовные стихи и песнопения; создается даже телевизионный архив, с помощью которого запечатлены церемонии и обряды прошлого, технологии традиционных ремесел.

Большинство старообрядцев верило, что с началом исправления книг наступило царство Антихриста. Эта вера, а также жестокие гонения со стороны государства привели наиболее радикальных «расколоучителей» к выводу, что самоубийство за веру есть подвиг, равный мученичеству. В 1687–1693 гг. на Севере бывший дьякон Соловецкого монастыря Игнатий и его товарищи организовали массовые самосожжения, в которых погибло около пяти тысяч человек. «Дерзайте всенадежным упованием, таки размахав — да и в пламя! Накось диавол, мое тело, до души моей дела тебе нет», — одобрял протопоп Аввакум своих последователей. Случаи самосожжения, самоутопления, самопогребения имели место даже в XIX в. Но не все могли последовать таким радикальным призывам. Десятки тысяч людей предпочитали уйти от гонителей-«никониан»: одни отправлялись в пределы Речи Посполитой; другие — к берегам Белого моря, третьи — в леса за Волгу и дальше в Сибирь, где и сейчас еще существуют общины старообрядцев.

«.. И пришли они, подьячие с теми выборными людьми, в черные дикие леса к тому острогу, и, не подпуская их к острогу, начали воровские люди с того острога со стен по них стрелять ис пищалей. И подьячие с посыльными людьми учинили на тот острог окрик болшой и убили у них, воров, на степе острожной из лука чернеца (т. е. монаха). Да с того ж острога со стены сорвали они человека, Стенькою зовут, Климова. Да ис того ж воровского острога нашли… их воровское непристойное письмо. А по словам того вора Стеньки, в том остроге воры, церковные противники. И они, воры, видя над собою промысел и многой окрик и стрельбу, в том остроге заперлись и хоромы зажгли сами, и от того запаления згорели они все без остатка. А отнять их вскоре от огня было невозможно потому, что у острога ворота, и у них двери укреплены многими запорами. А острог был зделан в толстом лесу, от земли мерою трех сажен мерных, и поделаны были частые бойницы… И подьячие, войдя в тот острог, дождались того, как пожар истух, осмотрели в том пожаре многие погорелые тела, по смете тел двести с тритцать. И тот острог они, посланные люди, разорили до основания и пожгли», — так описывал самосожжение старообрядцев в Важском уезде в ноябре 1685 г. архиепископ Холмогорский Афанасий.

Итак, церковные реформы царя Алексея Михайловича и патриарха Никона прошли по, увы, традиционной русской схеме — «хотели как лучше, а получилось как всегда». Точнее, получилось небывало хуже, и всю историю Русской православной церкви до собора 1917–1918 гг. правильнее было бы делить не на досинодальный и синодальный периоды, а на эпохи до и после книжной справы и раскола. В конфликте никониан и старообрядцев у каждой из сторон была своя правда. Никон и его сторонники совершенно справедливо пытались преодолеть замкнутость и отсталость русской церкви и восстановить авторитет ее главы, но действовали крайним насилием и сорвались в теократическую утопию. Аввакум и староверы мужественно противостояли зачастую неграмотному диктату и утверждали евангельские истины ценой собственной жизни, но замкнулись в невероятном традиционализме, гордыне, антиинтеллектуализме («не высокомудрствуй, но бойся!» — писал Аввакум, сам ничего не боявшийся).

Официальными же делателями церковного дела остались те, кого можно причислить к третьей стороне… Эти пастыри и эта паства — не ушедшие в раскол и формально принявшие «никонианство» — чаще всего действовали по принципу, сформулированному на соборе 1666–1667 гг. чудовским архимандритом Иоакимом, впоследствии патриархом московским: «Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем». «Хороши законоучители, — язвительно писал Аввакум, — что им велят, то и творят. Только у них и вытвержено: „а се, государь, бо се государь, добро, государь“».

По верному замечанию американского историка Джеймса Биллингтона, «конфликт Никона и Аввакума был вовсе не богословским спором, но смертельной схваткой между двумя мощными первопроходцами в мире единой истины. Только после того, как они уничтожили друг друга, Россия стала безопасным местом для… доктрины служения государству». Именно конец русской «симфонии» в разрыве Никона с царем и расколе делает неизбежным превращение церкви при Петре I в часть бюрократического аппарата.