Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов

Интересно не столько содержание этого прошения — оно повторяло то, что уже было высказано в проектах, — сколько подписи под ним. Почти три четверти из них принадлежало офицерам и кавалергардам, кто не участвовал прежде в составлении каких-либо проектов. Почему они подписали текст, призывавший не к восстановлению самодержавия, а к учреждению нового «собрания» для составления будущей «формы правления»? Виной тому была ночная спешка — или убежденность в том, что бумага направлена против ненавистных «верховников»? Если это так, то Татищев, вольно или невольно, повторил ошибку своих оппонентов-«верховников»: высказался от имени тех, кто не разбирался в замысле или далеко не во всем его разделял.

Анна подписала поданную ей бумагу, противоречившую позднейшей официальной позиции, согласно которой подданные единодушно желали именно самодержавия. Потом этот документ таинственным образом исчез и известен нам только по неведомо кем и когда сделанной копии. Видимо, подписавшие его высокопоставленные лица уж очень не хотели сохранять такое свидетельство их нелояльности. Тогда, наверное, дело верховников не было окончательно проиграно — все-таки Анна еще неуверенно себя чувствовала в качестве императрицы. Но оказавшиеся во дворце гвардейцы (а вместе с ними, надо полагать, и те, кто, не думая, подписывал прошение) потребовали возвращения императрице ее законных прав: «Государыня, мы верные рабы вашего величества, верно служили вашим предшественникам и готовы пожертвовать жизнью на службе вашему величеству, но мы не потерпим ваших злодеев! Повелите, и мы сложим к вашим ногам их головы!» Под крики офицеров испуганное шляхетство подало вторую челобитную с просьбой «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели».

В зале присутствовали старшие обер-офицеры Преображенского полка — капитаны, капитан-поручики и поручики; полковые адъютанты и самый младший по чину — только что произведенный Анной прапорщик Обухов. Одни из них подписали прошение Татищева, но, похоже, не ожидали, что императрице опять предложат какие-то условия — и сорвали весь его план. Другие ни в какой «политике» замечены прежде не были и явились защитить свою «полковницу» от происков «бояр». Угрозы группы гвардейских офицеров (37 человек с майорами) и кавалергардов (36 человек) заставили собравшихся принять решение о вручении Анне «самодержавства».

Вслед за тем Анна потребовала подать «кондиции», которые «всемилостивейше изволила изодрать»… Последним днем заседаний Верховного тайного совета стало 28 февраля. В этот день правители сами составили манифест о «принятии самодержавства», который отнесли на подпись к императрице вместе с черновиками «кондиций». «Верховники» — как бы ни расценивать их политические взгляды и цели — не сумели ни выдвинуть приемлемый для «шляхетства» план государственного устройства, ни пойти на компромисс с другими представителями генералитета.

«Оппозиция» не смогла объединиться. Смелые «прожектеры»; вельможи, недовольные выбором «благодетельницы»; полковники и капитаны, сравнивавшие достоинства «кандидатов» в императоры; наконец, просто захваченные политическими спорами провинциальные служивые — как же трудно было им найти общий язык для того, чтобы совместно выработать новое государственное устройство страны! А если добавить давление «фамильных», корпоративных и карьерных интересов, открывшуюся возможность смелой интригой обеспечить себе счастливый «случай» или вынужденную оглядку на желание влиятельного и чиновного родственника-«милостивца»…

Но и Анна понимала, что самодержавием обязана 162 собравшимся во дворце дворянам, что немногим отличалось от «выборов» ее «верховниками». Поэтому на следующий день в Кремлевском дворце была положена копия второго прошения и началась процедура ее подписания с привлечением «общественности». Первыми этот документ подписали главные герои — гвардейские офицеры. Приложились и архиереи во главе со «смиренным Феофаном». Затем шли подписи офицеров гарнизона, чиновников центральных учреждений, придворных — от высших чинов до «дозорщиков конюшенного ведомства»; московских купцов, мещан городских слобод и даже случайных приезжих, как «вологжанина посадского человека Дмитрия Сукина». За десять дней к прошению «приложили руки» 2246 человек. Инициаторы этой пропагандистской акции умело использовали — в отличие от своих противников — тактику «гласности» и традицию «земских» челобитных XVII века. Подписи подданных разного чина должны были демонстрировать «всенародную» поддержку самодержавной Анны, чтобы ее «восшествие» не выглядело прихотью вельмож или гвардейских капитанов.

В первые дни после победы власти издали манифест, гласивший, что «верные ж наши подданные все единогласно нас просили, дабы мы самодержавство в нашей Российской империи, как издревле наши прародители имели, восприять изволили, по которому их всенижайшему прошению мы то самодержавство восприять и соизволили». Но уже через две недели спохватились, ведь манифест допускал зависимость самодержца от воли «общенародия». Новый манифест от 16 марта 1730 г. о венчании Анны на царство уже не допускал и мысли о каком-либо ином источнике власти: «…От единого токмо всевышнего царя славы земнии монархи предержащую и крайне верховную власть имеют».

Далее последовала раздача «пряников» вместе с пока умеренным применением «кнута». По случаю коронации раздавались звания, ордена и имения тем, кто помог Анне утвердиться на престоле: Андрею Остерману, Никите Трубецкому, Антиоху Кантемиру, Алексею Черкасскому. Новыми статс-дамами двора стали деятельно участвовавшие в борьбе за престол графини Головкина, Лопухина, Салтыкова, баронесса Остерман и княгиня Черкасская.

Применялся принцип «разделяй и властвуй». Молодой Иван Долгоруков уже 27 февраля был «выключен» из майоров гвардии, а 5 марта его посадили под домашний арест и потребовали вернуть вещи «из казны нашей». Одновременно фельдмаршалы В. В. Долгоруков и М. М. Голицын получили от Анны по семь тысяч рублей. Последнему императрица, кроме того, пожаловала четыре волости в Можайском уезде; жена князя стала первой дамой двора — обер-гофмейстершей, а сам он — президентом Военной коллегии.

Скорее всего, все эти меры должны были поссорить влиятельные фамилии. Датский посол Вестфален рассказывал, как фельдмаршал Голицын у ног Анны просил ее о прощении и оправдывался тем, что «хотел защитить наше несчастное потомство от такого произвола, назначив благоразумные границы их (монархов) непомерной власти и власти фаворитов, которые немилосердно нас мучили». М. М. Голицын скончался в том же 1730 г. при не вполне понятных обстоятельствах; его старший брат прожил еще несколько лет, прежде чем его обвинили в покровительстве зятю при получении наследства и заключили в Шлиссельбургскую крепость, где Д. М. Голицын и умер в 1737 г.