Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов

В итоге объединение обществ было отложено до 1826 г., а репутация Пестеля — бесповоротно испорчена.

Как справедливо отметила биограф Пестеля О. И. Киянская, враждебное отношение северных лидеров вызвала, прежде всего, сама личность Пестеля. Кондратий Рылеев на следствии утверждал, что «Пестель человек опасный для России и для видов общества». «Корифей» заговора, гвардейский полковник и опытный штабист князь Сергей Трубецкой вспоминал, что он «имел все право ужаснуться сего человека», а Никита Муравьев назвал идеи Пестеля «варварскими» и «противными нравственности». Все они единодушно подозревали полковника в «личных видах», честолюбии и властолюбии.

«Никита Муравьев представлял его мне как человека опасного и себялюбивого, по я не мог в том увериться, не исследовав сего сам лично… Я говорил… о предложении его ввести республиканское правление. Мне нужно было узнать, каким средством он сего хотел достигнуть, и я успел узнать тогда ж, что он обрекал смерти всю высочайшую фамилию, и для того именно нужно ему было содействие здешних членов… Сам он садился в Директорию. Я ему представлял узкое, каковой подобные убивства нанести должны, что убийцы будут гнусны народу, что людям, никакого имени не имеющим и неизвестным, невозможно сесть в Верховное правление… но уже тогда он увидел, что я его подозреваю в личных видах, когда я ему стал доказывать, что он вместо законного самодержавного правления поставляет самовольный деспотизм директоров, которым отдает всю высочайшую власть в руки на неопределенное время».

Версию о пестелевском бонапартизме приняли не только его оппоненты из Северного общества и — впоследствии — его следователи и судьи. Версию эту мы можем видеть даже в воспоминаниях добрейшего протоиерея Петра Мысловского, окормлявшего декабристов во время следствия и присутствовавшего при казни. По его словам, полковник «увертками, телодвижением, ростом, даже лицом очень походил на Наполеона. И сие-то самое сходство с великим человеком, всеми знавшими Пестеля единогласно утвержденное, было причиною всех его сумасбродств и самих преступлений. Ему погрезилось, так сказать, наяву, что он легко может сделаться в России тем же самым, чем был во Франции Наполеон». Внешнее сходство, сыгравшее немалую психологическую роль в судьбе Пестеля, подтверждают и прижизненные портреты, и пушкинские наброски.

В итоге личные амбиции и борьба характеров сорвали переход всего заговора на более высокую ступень зрелости и уменьшили его шансы на успех 14 декабря 1825 г. Замысел, имевший долгую и значительную историю, так и не сумел окончательно организоваться для политической победы. Это, между прочим, не помешало ему победить в иной плоскости — моральной и нравственной, создав (не без помощи Александра Герцена) знаменитую декабристскую легенду, мощно и долговременно повлиявшую на русское общественное сознание и культуру (от стихов Пушкина и Тютчева до песен Галича и фильма Мотыля «Звезда пленительного счастья»).

История декабризма начинается с роста общественной и особенно молодежной активности в 1810–1811 гг., когда возникают первые объединения — офицерские кружки и артели, тайные общества. Перед Отечественной войной 1812 г. это были, например, сообщество офицеров Кавалергардского полка, «Юношеское собратство» (или «Чока») и «Рыцарство». Для них помимо чисто дружеских и образовательных стремлений, как показала в своем исследовании В. М. Бокова, были характерны смутные, слабо оформленные идеи гражданского служения, патриотической жертвы на благо отечества (причем «жертва» явно превалировала над «благом»), поиски сферы приложения сил.

Колоссальный толчок процессу кристаллизации тайных обществ дала «гроза двенадцатого года» и особенно заграничные походы русской армии 1813–1814 гг. Как считают многие исследователи, 1812 г. стал первым совместным действием русской нации, рождавшейся на полях сражений, и привел к пробуждению национального сознания в самых разных его формах — от политических до литературных. Многие из будущих заговорщиков прошли Европу от Москвы до Парижа, участвовали в важнейших событиях, менявших судьбы народов, и, очевидно, первыми из всех поколений русских людей могли почувствовать себя подлинными действующими лицами всемирной истории. Знакомство с общественным и политическим строем европейских стран (некоторые были лично знакомы и беседовали с французскими либералами — Бенжаменом Констаном и др.), чтение и обсуждение прочитанного сформировали у этой военной молодежи совершенно особое мировоззрение и круг интересов. «Все, что они видели, и все, что они вычитывали из иноземных книг, они прилагали к своему отечеству, сравнивали его порядки и предания с заграничными» (В. О. Ключевский). Сравнение ' нередко оказывалось не в пользу России, и тут в действие вступал очень характерный именно для этого поколения деятельный дух, который точно выразил Николай Тургенев, — «нельзя же не делать ничего оттого, что нельзя сделать всего!»

На вопрос следователей о том, что внушило ему революционный образ мыслей, Павел Пестель ответил: «Произшествия 1812, 13, 14, и 15 годов… показали столько престолов низверженных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных… столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии произшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противуположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух Переобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать (fait bouillir les esprites)».

О том же говорили и другие заговорщики, называя в качестве причин своего мировоззрения то «вольнодумческие и либеральные мысли как господствующее тогда мнение» (С. Г. Волконский), то «трехлетнюю войну, освободившую Европу от ига Наполеонова; последствие оной, введение представительного правления в некоторые государства; сочинения политические…, читаемые с жадностью молодежью; дух времени, наконец, обративший умы к наблюдению законов внутреннего устройства государств…» (С. И. Муравьев-Апостол).

«Клокотание умов» подогревалось и печальной картиной российских порядков, основательно подзабытых за военные годы. На родине «рабство бесправного большинства русских, жестокое обращение начальников с подчиненными, всякого рода злоупотребления власти, повсюду царствующий произвол — все это возмущало и приводило в негодование образованных русских и их патриотическое чувство» (М. А. Фонвизин). Естественно, «возвратясь в Петербург, могли ли наши либералы удовольствоваться пошлою полковою жизнию и скучными мелочными занятиями и подробностями строевой жизни, которые от них требовали строгие начальники, угождая тем врожденной склонности Александра и братьев его к фрунтомании?». Позднее историки назовут такие настроения тяжелым кризисом невостребованности, осознанием ограниченности своих возможностей в строго сословном, крайне зависимом от верховной власти обществе. Ответом стало возникновение новых тайных обществ.