Владимир Губарев - Неизвестный Янгель. Создатель «Сатаны»

Сентябрь – октябрь 1942 года.

Письма жене:

«Дела в цехе налаживаются туго. С большим напряжением стремлюсь выполнить августовскую программу, осталось на последние два дня очень немного, очевидно, план выполню. Но это меня мало радует, т. к. на сентябрь программу увеличили ровно в 4 раза, а реальных возможностей прибавилось по отношению к августу почти ничего. С горечью убеждаюсь, что в сентябре завалюсь, хотя и дам продукции в два раза больше, чем в августе. Мне же хотелось выполнить план сентября и идти в октябре по графику… Но ничего, буду работать еще напряженнее и сделаю все, что в моих силах».

«Я не могу простить себе, что не преодолел всех преград и не добился своего призыва в армию или направления в какой-либо действующий партизанский отряд… Желание непосредственно, своими руками уничтожить фашистскую погань во мне родилось с первых же дней войны, и это желание никогда не покидало меня… Если обстоятельства сложатся так, что я буду иметь возможность уйти на фронт, – я при всех обстоятельствах сделаю это.

…Вот уже 10 минут четвертого, а мне надо еще идти в цех».

«Эти последние десять дней сентября должны показать, насколько правильно я перестроил работу цеха. Я уже писал тебе, что в сентябре мне задана очень трудная программа и что я не смогу ее выполнить. Прошедшие 20 дней я не мог вывести цех на график, т. е. потребовалась перестройка тех. процесса. Рассчитываю остаток месяца работать уже по графику».

«Я как-то писал тебе, что на сентябрь мне задали программу в 4 раза большую, чем в августе. Еще в конце августа я потребовал от руководства завода в обеспечение этой программы: сварщиков (надо на программу 16 человек, имел 2), сварочных аппаратов (надо 9, имел 4), срочного ремонта и состыковки стапелей, инструмент, рабочих и т. п. Эти требования мною предъявлялись на протяжении всего сентября и предъявляются сейчас, удовлетворить же их не могут. Ну а так как с директора программа спрашивается Наркоматом, он спрашивает с нач. цехов. Последние являются „рыжими“, и им достается больше всего. Короче, программу сентября я не выполнил и получил за это предупреждение от партбюро завода».

Декабрь 1942 года.

Письмо из Москвы:

«С 5 декабря я работаю заместителем начальника ЛИСа…

Жалко было расставаться с работниками цеха. Я сколотил хороший состав мастеров и своих помощников, сработался с ними. Они также жалеют о моем уходе, и многие пристают, чтобы я взял их с себе…

Моим самым большим желанием остается все тот же фронт или партизанский отряд, но в армию не берут, а добиваться посылки в партизанский отряд мне очень трудно – завод за городом и у меня нет свободного времени».

2 января 1943 года.

Письмо из Новосибирска:

«Поздравляем тебя с Новым годом и крепко целуем. Думаем, что 1944 год уже несомненно будем встречать все вместе своей большой семьей в Москве.

Чувствуем себя все сейчас хорошо. Сашенька немного переболел бронхитом, но сейчас уже поправился».

5 января.

Письмо из Москвы:

«Очевидно, я или еду в Новосибирск, или буду работать по внедрению в серию И-185 на заводе.

Вопрос о моем переходе, правда, еще окончательно не решен. Вчера, например, директор наотрез отказал мне… По некоторым сведениям, он намерен вернуть меня обратно в цех, т. к. у моего преемника дела идут совсем плохо. Так, за декабрь он выпустил 6 фюзеляжей вместо 35, выпущенных мною в ноябре…»

18 января.

Письмо из Москвы:

«С 16 января я начал работать в своем старом коллективе. Характер моей работы у Н.Н. полностью еще не определился. Договорились о том, что я буду работать ведущим инженером по внедрению изделия в серию или кем-то вроде полномочного представителя Н.Н. на серийном заводе.

Сегодня будем ждать „Последнего часа“. Имеем сведения, что ночью будет сообщено о прорыве нашими войсками линии обороны врага под Ленинградом. Дела улучшаются с каждым днем. Очевидно, что час расплаты с ненавистным врагом не так далек. Представляю, как ты, родная, бываешь рада сообщениям Информбюро „В последний час“. Желаю тебе, как и всему нашему народу, эту радость испытывать каждый день».

Можно по-разному читать переписку Янгеля с женой. Кое-кто скажет, что, мол, ничего особенного, выдающегося в этом нет. Но именно в этом и ценность переписки: идет грозная, кровавая битва, тяжкие времена переживает наша страна, а ее рядовые граждане бесконечно уверены в счастливом будущем – Родины и своем. Суровые испытания не сломили их духовно, более того, пожалуй, даже закалили.

В годы войны Михаил Кузьмич Янгель работал на различных авиационных заводах, где требовались от руководителя незаурядные организаторские способности и глубокое знание техники. Авиация исподволь выковывала в нем черты будущего Главного конструктора ракетно-космических комплексов.

Рождение новой техники не могло застать его врасплох. Бесконечно преданный авиации, он постоянно думал о ее будущем, о качественном скачке в ее развитии.

Несколько книг прожили вместе с Михаилом Кузьмичом многие годы. Он перечитывал их, брал с собой в близкие и дальние командировки. Одна из них – «Полет в мировое пространство как техническая возможность» Макса Валье. Известный летчик, конструктор, один из пионеров ракетной техники, Макс Валье не только увлекательно писал о будущих космических полетах, но и доказывал их возможность уже в ближайшем будущем. Михаил Кузьмич купил эту книгу будучи студентом, а последний раз просматривал ее незадолго до смерти. Я понимаю, почему он не мог распрощаться с этой книгой, написанной взволнованно, страстно, убедительно: он разделял мечты и взгляды Валье о будущем ракетостроения.

К началу 50-х годов Михаил Кузьмич Янгель стал опытнейшим конструктором и крупным организатором производства. А потому совсем не случайно, что он оказался рядом с Сергеем Павловичем Королевым.

Н.И. Урьев, доктор технических наук, профессор:

«С Михаилом Кузьмичом Янгелем я впервые встретился в начале 1950 года. Он был в то время начальником отдела систем управления в головном НИИ отрасли. Мне он показался очень внимательным, спокойным и добрым человеком. Не добреньким – отнюдь! – а именно добрым. Был я тогда молодым специалистом, проработал всего несколько месяцев в Златоусте, и в НИИ приехал в командировку.

Человек этот меня поразил. Особенно на фоне того обширного зла, с которым, несмотря на молодость, мне уже доводилось познакомиться. Он разговаривал со мной, как с равным, как будто и не было меж нами такой большой разницы в возрасте и занимаемом положении. Подробно расспрашивал о делах, о жизни в Златоусте. Было мне с ним тепло и как-то по-домашнему хорошо, от этого человека буквально исходило обаяние. И уж окончательно он меня „добил“, когда через два дня пришел на склад, где я упаковывал в огромный ящик приборы, за которыми приезжал в командировку, чтобы проверить, все ли правильно, как он обещал, сделано, и не обидели ли меня где-то „по дороге“.