Максим Кустов - Цена Победы в рублях

Анна Марковна Скумс, пережившая оккупацию в белорусской деревне Липовец (находившейся в районе Лепеля), вспоминает: «…в первые месяцы после оккупации у сельчан, и у нас в том числе, был еще какой-то минимальный запас соли, спичек, сахара. Но вскоре ничего этого не стало: запасы истощились. Купить их было негде. Без сахара и спичек жить трудно, но можно. А без соли жить невозможно. Это кошмар. Пища без соли не лезла в горло. Кто хоть раз испытал мучение есть без соли, тот поймет меня. В больших селах были до войны магазины, и когда началась война, жители этих селений растащили имеющиеся в них продукты. А в Липовце и в других не-больших деревеньках магазинов не было, и поэтому никто не смог создать необходимых запасов. Идти искать в других деревнях, где можно было бы выменять хоть немного соли, было делом опасным. Можно было поплатиться жизнью. Вот и мучились без соли. В городах, в крупных местечках остались продовольственные склады, советские войска, отступая поспешно, не успели их ни вывезти, ни уничтожить. Немцы — народ деловой. Захватив эти склады, сразу поняли, как их лучше использовать. В каждом гарнизоне открыли ларьки, где торговали фашистские ставленники и прихлебатели. Ближайшие от Липовца гарнизоны размещались в Краснолуках и Кащино. Как можно было купить у них соль? Денег не было. Советские деньги не принимались, а оккупационных марок у жителей Липовца не было. А деньги и не нужны были. Шел простой натуральный обмен. Соль меняли на яйца, масло, сало, ягоды, грибы, как на свежие, так и на сушеные. Ягод и грибов в наших лесах было множество. Сельчане приносили их целыми корзинами. За это паны давали один-два фунта соли. И тому были рады. Вагонами отправляли фашисты в свой «фатерлянд» ягоды и грибы для своих фрау и киндер. Особенно охотно принимали они лекарственные я годы. [171] Интернет-сайт «Я помню».

Попытки оккупационных властей удержать цены на довоенном уровне привели к распределению ряда важнейших для населения продуктов по спискам, карточкам (как это имело место в Минске), которые далеко не всегда можно было отоварить.

В генеральном округе «Беларусь» в соответствии с «премировальным планом» 1943–1944 годов в каждом магазине текстильных изделий вывешивался список всех прядильных изделий, предлагаемых населению.

На оборотной стороне текстильного талона была напечатана часть упомянутого списка для ориентации в выборе нужного товара. Владелец текстильного талона мог, например, приобрести: «женский платок на голову или одна пара портянок = 4-м текстильным талонам; 1 метр фланели = 8-ми текстильным талонам; рабочие брюки (1 шт.) = 28-ми текстильным талонам…» [172] Орлов А. Оккупационные деньги в Беларуси // № 31. 2003, ноябрь.

Понятно, что созданная немцами чрезвычайно сложная и запутанная валютная, точнее, псевдовалютная система, да еще сопровождаемая заведомо обреченными на неудачу попытками удержать цены на довоенном уровне, на практике обернулась самой отчаянной спекуляцией, и советский рубль при этом сохранял роль расчетной единицы.

Вот что вспоминала о денежных расчетах в оккупированной Анапе Тамара Анатольевна Иванова: «Ходили тогда немецкие марки и русские рубли. Мы с русскими рублями, а немцы нам давали марки. Я помню, что бабушка ходила продавала тонкие стаканы. Немец купил эти стаканы у нее. И сказал: «Это не советские стаканы, это еще николаевские стаканы». Она продала наш екатеринбургский альбом. Там было очень много открыток Урала, и немцы купили Мою красивую довоенную куклу. Очень была у меня шикарная кукла. Это купил румын за кукурузу. Дал нам кукурузу забрал эту куклу. Ходили вот так, торговали». [173] Интернет-сайт «Я помню».

Писатель Анатолий Кузнецов, ребенком переживший оккупацию в Киеве, так описывал свои коммерческие операции: «Мы с Колькой Гороховским продавали сигареты. Это дело проще пареной репы. Мы ехали на огромный Галицкий базар, высматривали подводы с немцами или мадьярами и спрашивали у них:

— Цигареттен ист?

— Драй гундерт рубель.

— Найн, найн! Цвай гундерт!

— Найн.

— Йа, йа! Эй, зольдат! Цвай гундерт, битте!

— Вэ-ег!

— Цвай гундерт, жила, кулак, слышишь! Цвай гундерт?

— Цвай гундерт фюнфциг…

(Сигареты есть? — Триста рублей. — Нет, нет! Двести! — Нет. — Да, да! Эй, солдат! Двести, пожалуйста! — Про-очь! — Двести… Двести? — Двести пятьдесят…)

Они были спекулянтами что надо, продавали любое барахло и торговались, дрались, но, в конце концов, коробку в двести сигарет отдавали за двести рублей. Только с трудом.

В этом деле одна тонкость: когда торгуешься с немцем, нужно работать не только языком, но доставать деньги и совать ему под нос; при их виде он нервничает, невольно тянется рукой, чтобы взять, ну, а взял — значит, продал.

В первый раз нас здорово облапошили: привезли домой коробки, распечатали, а в них недостает по пятнадцать сигарет: немцы проделали дырочки и проволокой повытаскивали. Потом мы, покупая, всегда распечатывали и проверяли пачки. Такой, понимаете, большой диапазон: с одной стороны, завоевание и культурное обновление всего мира, с другой — грязное белье с убиваемых снимают и сигареты проволокой таскают.

И вот мы носились по Куреневке с утра до ночи — по базару, у трамвайного парка, на углах и мостиках, а к концу смены у заводов, — и пачку удавалось распродать дней за пять. Поштучно мы продавали сигареты по два рубля, за пять дней я зарабатывал до двухсот рублей, на целых полтора кило хлеба.

Итак; в половине седьмого я уже курсировал вдоль очереди, утюжил базар, бодро вопя:

— Есть сигареты «Левантэ», крепкие первосортные сигареты «Гунния», два рубля, дешевле грибов! Дядя, купи сигарету, полезно для ж…» [174] Кузнецов А. Бабий Яр. М: Молодая гвардия, 19б7. С. 136–137.

Получается, что оптовая цена одной сигареты — рубль, розничная — два рубля. У Кузнецова приводятся и киевские цены на рынке осенью 1942 года: 1 килограмм хлеба — 250 рублей, 1 стакан соли — 200 рублей, 1 килограмм масла — 6000 рублей, 1 килограмм сала — 7000 рублей. Зарплата рабочих и служащих — 300–500 рублей в месяц. [175] Там же. С. 189.

Надо отметить, что цены на оккупированной Украине были заметно ниже, чем, например, под Ленинградом. Там, например, уже в самом начале оккупации хлеб стоил намного дороже, чем в Киеве.

Вот что записала в дневнике жительница Пушкина Лидия Осипова 12 ноября 1941 года: «Жизнь начинается робиньзонья. Нет… самого необходимого. И наша прежняя подсоветская нищета кажется непостижимым богатством. Нет ниток, пуговиц, иголок, спичек, веников и много что прежде не замечалось… Особенно тягостно отсутствие мыла и табаку… От освещения коптилками, бумажками и прочими видами электрификации вся одежда, мебель и одеяла покрыты слоем копоти…