Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Утро. Началась внушительная артподготовка, пронеслись штурмовики. Я вместе с разведчиками батареи расположился в рядах готовившейся к наступлению пехоты. Ответный огонь немцев совсем ослаб, а вскоре прекратился. Так, одиночные мины, на которые никто не обращал внимания, кроме новичков, прятавшихся в складках оврага или наспех вырытых щелях. Побродив до атаки вдоль оврага, вдруг обнаружил кучу разбросанного на земле оружия: винтовки, автоматы, противотанковые ружья. Очевидно, пехотинцы попрятались где-то рядом от возможных налетов. Я сбросил карабин, схватил первый попавшийся автомат с полным магазином патронов и быстренько вернулся к своим. Наконец-то раздобыл автомат, давно пора, а то ведь был практически безоружен — такова была реакция нашей команды. Но в душе я испытывал неоднозначные чувства. По существу, я отобрал, украл чей-то автомат, правда, оставив свой карабин. Так поступали многие, но было ощущение, что это нехорошо (это «нехорошо» довольно долго сидело внутри). С другой стороны, теперь я с автоматом и, участвуя в штурмовых группах, не буду чувствовать себя столь беззащитным.

Последние залпы, и за огневым валом началась атака пехоты. Нам приказано пока стоять и ждать результата. Результат оказался ожидаемым: противник бежал, почти не огрызаясь, и прорыв на север, в Померанию, состоялся. В прорыв ринулась лавина танков, и мы, дождавшись своих машин, двинулись следом.

Наступление было столь стремительным, что почти каждый день занимали очередной город.

Я, уже на правах «бывалого солдата», участвовал в штурмовых группах, наступавших вместо, как всегда, отставшей пехоты. Запомнилось несколько сцен, характерных для этого наступления.

Мы заняли позицию для штурма на окраине небольшого городка Голнов. Расположились в придорожной канаве, вблизи маленького домика, в котором устроили командный пункт. Рядом выкатили пушку на прямую наводку. Немцы вяло постреливают. Вот короткий артналет на их позиции, и наша группа бросается в атаку вслед за несколькими танками, нещадно стреляя из автоматов. Противник опять убежал, и наш небольшой отряд быстро занял весь город. Я с двумя или тремя бойцами штурмовой группы подбежал к зданию, окруженному стеной. Прижимаясь к стене, мы добрались до ворот и влетели внутрь двора. Там никого. Здание оказалось тюрьмой. Вся обслуга уже исчезла, и мы освободили нескольких оставшихся заключенных, поляков и немцев. Они сказали, что остальных угнали еще вчера, а их не успели или позабыли, объяснили, что здесь сидели люди за прослушивание вражеских передач и распространение панических слухов. Все были со следами побоев, изможденные, и мы им поверили. Запомнился поляк с кое-как перебинтованными руками. Морщась от боли, он, на смеси польского и русского, рассказывал, как били его гестаповцы за несданный приемник и прослушивание передач из Лондона и с нашей стороны. Требовали назвать сообщников. Поляк провел нас в кладовую, где хранились вещи заключенных. Мы помогли ему найти его чемодан, советовали найти товарищей по несчастью и только с ними вернуться домой. Одному опасно. Но он, переодевшись, взвалил свою ношу на плечи и торопливо бежал из тюрьмы. Скорей домой!

Когда мы покинули тюрьму, то увидели сзади дым. Кто-то, скорее всего заключенные, поджег тюрьму, но в городе пожаров еще не было. Продвигаясь дальше, добрались до перекрестка, где на площади сходилось несколько дорог. Здесь нам приказали занять противотанковую оборону до подхода основных сил. Расположились в самом высоком здании (5–6 этажей). На чердаке наблюдательный пункт, на 3-м этаже командный пункт. Внизу, на входе, часовой, на площади пушки, готовые к отражению возможной атаки противника.

В промежутках между дежурствами управленцы взвода, как и все, бродили по городу, покинутому почти всеми жителями (думалось, значит, он обречен, сгорит). Бродили в поисках брошенных в квартирах часов и сапог. Это было похоже на всеобщий бзик, ведь завтра могут убить или тяжело ранить и все это стащат. Нет, подай часы и особенно сапоги вместо осточертевших ботинок с обмотками. Бзик, да и только, но это было! Помню, зашел в брошенный дом. Побродил по квартирам, где все перевернуто, высыпано на пол. Обнаружил очередные сапоги, как всегда, с низким подъемом. Не годится немецкая обувь на наши ноги. Продолжал удивляться и даже раздражался богатству (по нашим понятиям) большинства квартир. Еще и еще раз, уже привычно, подумалось: опять все сгорит! Ничего не нашел и, спустившись, наткнулся на двух наших женщин, молодую и старше, с груженой тележкой. Это одни из тех, кого угнали в Германию. Они освобождены и возвращаются. Решили прибарахлиться. Увидев меня, испугались и как-то заискивающе спросили: «Что можно брать?» — «Берите все, что хотите. Все равно сгорит. Никто отнимать не будет». Они, ободренные, нырнули в дом. По дороге обратно забрел в столь же распотрошенный дом и наткнулся на очередные сапоги. Примерил. Надо же! Мой размер и, главное, нормальный подъем. Наконец повезло! По дороге обратно заметил уже несколько столбов дыма. Подумал: началось. Кто все же поджигает? Когда я вернулся, поднялся на третий этаж, где уже собрались все разведчики, то застал такую сцену. В комнате напротив нашей, посередине, сидел на стуле командир огневого взвода лейтенант Полиниченко и мерил принесенные бойцами его взвода сапоги. Мерил одни сапоги за другими, и все не лезли. Справа от стула уже образовалась куча непригодных пар. Вот измерил последние, опять не годятся. Лицо его выражало такое горькое, детское отчаяние, что я протянул ему свои, сказав «попробуй». Сапоги, как я и подозревал, подошли, и он прямо засветился благодарностью. Было жаль своей находки, но, увидев его счастливое лицо, испытал удовлетворение. Вот такие мелкие заботы рядом с опасностью, а то и со смертью.

Выйдя в коридор и спустившись на этаж, я почувствовал запах гари из распахнутых настежь дверей одной из квартир. Вбежал в большую комнату и увидел среди застилавшей весь пол груды бумаг, книг, выброшенных вещей и посуды горящий посередине клочок бумаги, от которого уже занялся соседний. Затоптал очаг, сдвинул в сторону лежащие рядом шмотки и в недоумении задумался: в доме, кроме нас, никого нет, внизу часовой, откуда горящий в середине кусок? Выйдя на улицу, обнаружил, что горит уже много домов. Шалевич обнаружил в маленькой двухэтажной пристройке немецкую семью и, взяв меня, пошел их проверять. Постучал в тяжелую дверь, крикнув: «Патруль с проверкой!» Дверь открылась, и пожилая женщина, не дав нам заговорить, скороговоркой, по-немецки, произнесла: «У нас уже были ваши. Солдат, оружия, часов, сапог и девушек здесь нет, нас только двое стариков, смотрите, если надо…» Шалевич обошел всю квартиру, заглянув во все уголки и шкафы, а я стоял у дверей с автоматом на изготовку. Было почему-то стыдно и за себя, и за всю нашу братву. Ничего не обнаружив, мы вернулись назад.