Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)
- Название:Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России) краткое содержание
Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России) - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Дочь поэта Дарья рассказывала в письме к сестре Анне о народном праздновании заветного "яблочного Спаса" в Овстуге. Рассказ этот относится к 1850-м годам, но не может быть никаких сомнений, что в таких же или, вернее, еще более патриархальных сценах народных праздников Тютчев участвовал с самого раннего детства.
"Расскажу тебе этот великий день, - писала родившаяся и выросшая в Германии Дарья, впервые тогда увидевшая народный праздник в Овстуге, крестьянки были счастливы как дети. Вечером они все пришли танцевать и петь... Они импровизировали песни, сопровождавшие пляски и славившие папу и маму, да еще и в стихах! Вот образец, который я, быть может, плохо передаю, но именно так его запомнила:
На дубе сидят два голубка,
Целуются, милуются.
Один - Федор Иванович,
Другой - Эрнестина Федоровна".
Через несколько лет Тютчев снова участвует в праздновании яблочного Спаса в Овстуге, и Дарья вновь повествует об этом в письме к Анне: "Крестьяне, все более или менее пьяные, кидались на шею папы и рассказывали ему о своих жалобах".
Такие подробности - пусть сами по себе не очень значительные - важны потому, что опровергают достаточно широко распространенные ложные представления, согласно которым Тютчев, сказавший высочайшие слова о русском народе, в реальной жизни будто бы чуть ли не чурался "мужиков". Та же Дарья сообщала, что во время Крымской войны Тютчев пригласил в свой кабинет крепостного ратника, собиравшегося в Севастополь, и сердечно беседовал с ним - братом овстугского повара.
Ясно, что такие отношения складывались с детских и отроческих лет поэта, когда- это легко предположить - отец Тютчева в присутствии сына беседовал с крестьянами, участвовавшими в Отечественной войне 1812 года...
Представление о Тютчеве как о человеке, далеком от народа, возникло давно, при его жизни. Многим казалось, что поэт, который прожил долгие годы за границей, а в Петербурге бывал главным образом в великосветских салонах (о глубоких причинах этого еще пойдет речь), не знает и уж, конечно, не ценит "простонародную", крестьянскую жизнь. Но вот поистине замечательный изумленный - рассказ Льва Толстого о первой встрече с поэтом: "Меня поразило, как он, всю жизнь вращавшийся в придворных сферах, говоривший и писавший по-французски свободнее, чем по-русски, выражая мне свое одобрение по поводу моих севастопольских рассказов, особенно оценил какое-то выражение солдат; и эта чуткость к русскому языку меня в нем удивила чрезвычайно".
Подобное изумление испытал при встрече с Тютчевым не один Толстой. Поэт Аполлон Майков писал о нем: "Поди ведь, кажется, европеец был, всю юность скитался за границей в секретарях посольства, а как чуял русский дух и владел до тонкости русским языком!.."
Естественное и глубокое владение языком народа со всей силой воплотилось в самом поэтическом творчестве Тютчева; за последние годы появилось несколько исследований, так или иначе доказывающих это. Однако и до сих пор многие читатели - даже и из тех, кто старается пристально и серьезно вглядываться в облик Тютчева, - видят его все же именно таким, каким при первой встрече, подчиняясь расхожему мнению, представлял его себе Лев Толстой. Следует оговорить, что это касается именно и только первой встречи; Толстой, по собственному его свидетельству, встречался с Тютчевым многократно и, кроме того, постоянно и очень напряженно вживался в творения поэта. И о последней своей встрече с Тютчевым в 1871 году Толстой рассказывал так: "Что ни час вспоминаю этого величественного и простого и такого глубокого настояще-умного старика". Здесь уже нет и намека на "придворность" и французское красноречие Тютчева... Речь идет о поздних годах жизни поэта. Но едва ли можно спорить с тем, что основы личности закладываются на ранних этапах ее становления и не возникают позднее заново на пустом месте, а как бы воскресают в каждом возрасте человека.
Толстой в другом письме сказал об этой же последней встрече с поэтом: "Мы четыре часа проговорили. Я больше слушал... Это гениальный, величавый и дитя старик". Ясно, что детские черты в облике старика способны вызвать восхищение лишь в том случае, если в них воскресает подлинно человечное детство. Между прочим, можно с полным правом сказать, что поэзия Тютчева на самых разных стадиях развития словно совмещала в себе непосредственность детского воображения и исполненную последней, высшей мудрости зрелость, совмещала гармонически и плодотворно. Но это, конечно, должно было быть присуще и самой личности поэта.
И то, что восхищало Толстого и других в зрелом и старческом облике Тютчева, не могло не закладываться в детские и отроческие годы. Да, поэт провел большую часть своей взрослой жизни в придворных салонах и на дипломатических раутах, - что имело свои очень серьезные причины. Но, при всей скудности документальных сведений, которыми мы располагаем, невозможно сомневаться в том, что у Тютчева была и другая достаточно богатая жизнь. Когда он написал по пути в Овстуг, в городке Рославль:
Эти бедные селенья...
в его словах выражался не мимолетный взгляд путешественника, торопящегося из одной столицы в другую (а именно таким многие представляют себе Тютчева), но глубокий выстраданный опыт целой жизни - жизни, начавшейся в Овстуге, в постоянном живом общении с крестьянами.
С одним из этих крестьян, отпущенным своим владельцем на волю и поступившим на службу к Тютчевым в качестве традиционного "дядьки", Федор буквально не расставался с четырех до двадцати двух годов. Его звали Николай Афанасьевич Хлопов. Уже в самом конце жизни, через сорок с лишним лет после смерти Н.А.Хлопова, Тютчев засвидетельствовал в письме к своему брату Николаю, что по-прежнему живет в душе "память о моих страстных отношениях во время оно к давно минувшему Николаю Афанасьевичу".
Незадолго до своей кончины Н.А.Хлопов (1770- 1826) завещал своему воспитаннику икону, которую Тютчев хранил до последних дней жизни. На иконе есть надпись: "В память моей искренней любви и усердия к моему другу Федору Ивановичу Тютчеву. Сей образ по смерти моей принадлежит ему. Подписано 1826 марта 5-го. Николай Хлопов".
Иван Аксаков сказал, что эта надпись "характеризует и самого Тютчева, которого слуга, бывший крепостной, его дядька и повар, называет своим другом, и ту эпоху, когда типы, подобные Хлопову, были нередки. Благодаря им, этим высоким нравственным личностям, возникавшим среди и вопреки безнравственности исторического социального строя, - даже в чудовищную область крепостных отношений проступали... лучи всеоблагораживающей, всевозвышающей любви (уже приводились слова из письма Тютчева к дочери Анне: "Ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте". - В.К.)... Николай Афанасьевич вполне напоминает знаменитую няню Пушкина, воспетую и самим поэтом, и Дельвигом, и Языковым. Этим няням и дядькам должно быть отведено почетное место в истории русской словесности. В их нравственном воздействии на своих питомцев следует, по крайней мере отчасти, искать объяснение: каким образом в конце прошлого и в первой половине нынешнего (то есть XIX.- В.К.) столетия в наше оторванное от народа общество... пробирались иногда, неслышно и незаметно, струи чистейшего народного духа..."
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: