Порт–Артур. Воспоминания участников.

Папу вызвали к проволоке и мы с ним всё выяснили и обсудили. Мы должны ждать, пока нас (женщин и детей) отправят сначала в Дальний, а потом в Японию. Оттуда нас повезут в Шанхай, где мы и должны ждать папу. Из Шанхая мы уже все вместе поедем в Одессу.

С падением Порт–Артура и кончается, собственно, моя порт–артурская эпопея «маленькой сестрички». Но моя работа в госпитале не осталась невознагражденной. Императрица Мария Феодоровна, узнав обо мне, велела зачислить меня на свою стипендию в Смольный институт, а сестру в Одесский; но мама просила не разъединять нас и определить обеих в Одесский. Потом нас перевели в Иркутский институт, где стоял папин 27 Сибирский стрелковый полк.

Во все «табельные дни» мне было ведено надевать свою порт–артурскую медаль. Единственная из всех воспитанниц, сначала Одесского, а потом Иркутского института, шла я в институтскую церковь с ярко выделяющейся медалью на красной станиславской ленте на белой пелеринке. А потом начинались бесконечные расспросы и просьбы рассказать «что–нибудь» из порт–артурской жизни. И это иногда бывало тяжелее, чем «ухаживать за ранеными», но зато запомнилось так, что многое из того давнего прошлого свежо и по сей час.

Добровольная сестра милосердия

Г. А. Твердовская (рожд. Топольская)

Незадолго до войны я познакомился с одним генералом, тогда лишь скромным начальником дивизии, которому судьба готовила стать в скором времени одним из замечательнейших русских военноначальников последнего времени.

Это был генерал–майор Роман Исидорович Кондратенко.

Вероятно, в конце декабря 1903 г., а может быть, в начале января 1904 года, я получил в Талиенване телеграмму от Начальника инженеров области, генерал–майора Базилевского, в которой мне сообщалось, что на другой день, проездом из Ляояна в Порт–Артур, прибудет на Гзиньчжоускую позицию начальник 7–й Восточно–Сибирской стрелковой дивизии генерал–майор Кондратенко, и предписывалось встретить его там и сопровождать при осмотре позиции.

Он был в форме Генерального Штаба, среднего роста, носил небольшую бороду и малороссийские усы и смотрел добрыми, карими, сразу вызывавшими расположение глазами.

Зародившаяся между нами с первого взгляда взаимная симпатия сохранилась до самого конца его жизни. Оказалось, что еще по пути из Петербурга к месту назначения, Роман Исидорович, изучая карты оценил большое стратегическое значение Гзиньчжоуской позиции и хотел проверить впечатление путем личного осмотра, о чем и послал с дороги телеграмму в Порт–Артур.

Мы исходили позицию вдоль и поперек в сопровождении командира 5–го Восточно–Сибирского стрелкового полка, полковника Н. А. Третьякова и пришли к одному заключению о громадном значении ее в обороне полуострова, и так как уже усиленно поговаривали о возможности войны, то и о необходимости ее укрепления в возможно скорый срок.

Прибыв в Порт–Артур, ген. Кондратенко сейчас же подал по начальству докладную записку, ходатайствуя о том, чтобы немедленно приступить к укреплению позиции.

Утвердительное решение последовало 25 января, и в тот же день я получил телеграмму, предписывавшую мне явиться на другой день, 26 января, в Порт–Артур к Начальнику инженеров.

Я прибыл в Порт–Артур около 3 часов пополудни.

Проезжая со станции в дом Начальника инженеров, я видел стоявший во внутреннем порту японский пароход, а извозчик объяснил мне, что ожидают войну, и что пароход прибыл, чтобы забрать японцев, которых в городе было много. Далее, в самом городе обращало на себя внимание, что большинство японских магазинов было заперто, а на дверях некоторых красовались большие надписи по–русски: «Я испугался и уезжаю».

По улицам быстро двигалось много японцев на извозчиках, в рикшах или пешком; чувствовалось тревожное настроение.

Генерал–майор Базилевский, Начальник инженеров крепости и области, объяснил мне, что решено немедленно начать работы по укреплению позиции временными укреплениями, что я назначен руководить работами, и что я должен завтра же получить необходимые карты, материалы и средства и затем отправиться на позицию и приступить к работе.

До вечера мы говорили о всяких подробностях работы. Генерал оставил меня ночевать у себя, после 11 часов мы легли спать; наши комнаты были рядом и мы еще долго разговаривали. Я до сих пор сохранил в памяти одно из его поучений: «Чтобы быть хорошим инженером, надо строить не только хорошо, но и дешево».

Около 12 час. ночи я стал уже засыпать, но сильный пушечный выстрел заставил меня очнуться, за ним последовал второй, затем третий.

Я окликнул генерала и спросил: «Что это значит? Уж не объявлена ли война?»

«Да нет… Это ничего не значит. Какая там война. Я двадцать лет на востоке, и каждый год перед весной говорят о войне… Ничего не будет… Это, вероятно, учебная стрельба береговых батарей… Спите спокойно».

Однако, заснуть мы не успели, — в кабинете генерала затрещал телефон, генерал бросился туда, через минуту возвратился, сказав, что его немедленно вызывают во дворец Наместника.

Он пробыл там недолго и возвратившись сказал мне, что слышанные нами выстрелы были взрывы мин, брошенных японскими миноносцами в суда нашей эскадры, стоявшие на внешнем рейде, что несколько судов повреждено, и что Наместник отдал приказ о выступлении всех войск гарнизона из казарм на линию сухопутной обороны. Однако, это могло быть исполнено только около трех часов ночи.

В мою комнату доносились приветствия солдат. То генерал Стессель на площади пропускал перед собой войска и здоровался с ними, объявляя о начале войны.

Так началась Русско–японская война в ночь с 26–го на 27–ое января 1904 года…

Тогда много говорили в обществе и в народе о неподготовленности, в какой были застигнуты наш флот и крепость. В таких случаях всегда ищут виновных, но всегда совсем не там, где их следовало бы искать. Так, усердно распространялся слух, что морские офицеры не находились на своих судах, а на берегу, так как командующий эскадрой вице–адмирал Старк, якобы, давал на берегу бал и все офицеры были приглашены… Слух этот абсолютно ложный! Никакого бала в эту ночь не было и большинство офицеров–моряков были на своих судах.

Но на эскадре, действительно, не были приняты надлежащие меры предосторожности от минной атаки, что произошло потому, что никто ни в Петербурге, ни на месте войны не ожидал, а мысль о возможности начала ее путем предательского нападения и в голову никому из русских военных начальников не могла придти.