Шломо Занд - Кто и как изобрёл еврейский народ

Чтобы избежать вечной идеологической путаницы, необходимо провести четкое аналитическое и историческое разграничение между либерализмом и демократией. Либерализм, зародившийся в западноевропейских монархиях и постепенно ограничивший власть их государей, породил такие понятия, как парламент, политический плюрализм, разделение властей, защита прав подданных от произвола правителей, а также набор личностных свобод нового типа, не существовавших в более ранних обществах. Британия середины XIX века может служить хорошим примером чисто либерального правления, не являвшегося, однако, демократическим. Избирательные права по-прежнему принадлежали исключительно узким элитам, и большинство народа не имело возможности принимать участие в политической жизни.

Современная демократическая концепция, утверждающая, что государственный суверенитет должен принадлежать всему народу [571], ворвалась на историческую арену в довольно нетерпимую эпоху, вдобавок в ходе событий антилиберального толка. Первыми носителями этой концепции были такие политические деятели, как Максимилиан Робеспьер, Луи Антуан Сен-Жюст (Saint-Just, 1767-1794) и другие якобинцы эпохи Великой Французской революции. Они реализовали на практике принципы всеобщего избирательного права и политического равноправия, используя для этого крайне авторитарные и даже тоталитарные методы. Лишь в конце XIX века (по нетривиальным причинам, которые мы не станем сейчас обсуждать) начала распространяться новая политическая система — либеральная демократия, основывавшаяся на принципе всенародного суверенитета и сумевшая сохранить права и свободы, завоеванные ранее динамичным либерализмом. Она расширила и укрепила индивидуальные права и свободы, превратив их в основу современной политической культуры.

Все эти либеральные демократии, укоренившиеся в Северной Америке и Европе, имели национальную окраску и на первых порах были весьма несовершенны. Многие из них лишали женщин избирательных прав, другие вводили завышенный возрастной ценз. Иногда за определенными социальными группами закреплялось право двойного голоса; национальные государства (как «этнические», так и «неэтнические») не спешили распространять избирательное право на всех жителей страны. Тем не менее в отличие от немногочисленных демократий древнегреческого мира, современные демократии появились на свет с врожденным стремлением к все более полному гражданскому равноправию, которое и осуществлялось постепенно на их национальных территориях. Категория «человек», почти не существовавшая в античном мире, стала наряду с такими понятиями, как «гражданин», «нация» и «государство», одним из краеугольных камней современной политики. Поэтому суверенитет и равноправие всех людей, живущих в данном гражданском обществе, превратились в политическую программу-минимум, не осуществив которую государство не может называть себя демократическим. Со своей стороны, объем прав и свобод, гарантированный отдельным личностям и меньшинствам, степень разделения властей и независимости судебной системы характеризуют уровень либеральности той или иной демократии.

Можно ли назвать Израиль либерально-демократическим государством? Вне всяких сомнений, он обладает многими либеральными чертами. Уровень свободы слова и политических организаций на территории Израиля в границах 1967 года очень высок даже в сравнении с западными демократиями, а Верховный суд в прошлом и настоящем нередко оказывается эффективной защитой от произвола властей. Как ни странно, даже в разгаре острейших военных конфликтов в Израиле сохранялся относительный плюрализм - никак не меньший, чем в либерально-демократических государствах в военное время.

Разумеется, израильский либерализм имеет свои границы и ограничения, а нарушения гражданских прав являются повседневной реальностью в еврейском государстве. Например, в Израиле отсутствует институт гражданских браков, гражданские захоронения производятся исключительно частным образом, общественный транспорт не работает по субботам и в праздники, грубо попираются права арабских граждан на земельную собственность. Все это указывает на наличие крайне «нелиберальных» элементов в законодательстве и в повседневной израильской культуре. То обстоятельство, что вот уже более сорока лет под израильским контролем (на оккупированных в 1967 году территориях) находится целый народ, лишенный каких-либо гражданских прав, также не способствует укреплению устойчивого либерализма в «старом Израиле». Тем не менее, несмотря на многочисленные нарушения прав человека, в Израиле не только обеспечиваются основные свободы, но и выполняется главный демократический принцип: регулярно проводятся всеобщие выборы, и правительство формируется по решению всех граждан государства. Не следует ли (уже поэтому) рассматривать Израиль как классическую демократию, которая, быть может, с некоторым опозданием завела себе колонии, точь-в-точь как некогда многие европейские державы?

Следует добавить, что сущностная проблематичность характера израильской демократии не связана с тем, что суббота и иудейские праздники признаны в Израиле главными выходными днями, равно как и с тем, что символика государства восходит к иудейской традиции. Историческая и эмоциональная связь еврейско-израильского общества с еврейскими общинами в «диаспоре» также не противоречит демократическим принципам. В самом деле, многие иммигрантские общины в США поддерживают тесные связи со странами своего исхода, в Испании доминирует «кастильская» культура, а в секулярной Франции некоторые официальные праздничные даты были взяты из католической традиции. Поэтому не существует причин, по которым культурно-символический ландшафт Израиля не может оставаться еврейским. Разумеется, желательно, чтобы нормативная демократия, в рамках которой проживают культурно-языковые меньшинства, создала символы и гражданские праздники, порождающие чувства солидарности и братства. Вовсе не случайно в еврейском государстве не было предпринято ни единой попытки создать общую для всех граждан символическую базу. Именно особый характер израильской метаидентичности, «первобытная» природа которой проявилась уже на начальных этапах становления сионизма, заставляет задуматься о том, до какой степени способно «еврейское» государство быть одновременно и демократическим.

Еврейское национальное сознание, господствующее в израильском обществе, не является открытой и «инклюзивной идентичностью, приглашающей «чужаков» к ней присоединиться и/или жить рядом, сохраняя свою отличность. в условиях равноправия и симбиоза. Напротив, оно открыто и декларативно стремится отгородить большинство от меньшинства и постоянно утверждает, что государство принадлежит исключительно большинству; кроме того, как уже было сказано, оно наделяет вечными правами на это государство значительную массу людей, предпочитающих жить за его пределами. Таким образом, оно с неизбежностью отстраняет меньшинство от активного и гармоничного участия в осуществлении суверенитета государства и напрочь лишает его чувства политической сопричастности.