Вадим Телицын - Никола Тесла и тайна Филадельфийского эксперимента

И вот после нескольких лет поисков загадку личности таинственного Рено удалось решить.

В Северо-Восточной Пенсильвании на федеральной дороге № 62 стоял дорожный указатель «Франклин — 8, Рено — 3», указывающий расстояние от поворота до этих двух небольших городков. Этот вот указатель и вдохновил более тридцати лет назад одного в высшей степени реального ученого на создание эффектного псевдонима.

Если Франклин Рено — псевдоним, то кто эта реальная персона? Какое отношение она имеет к Карлосу Мигелю Альенде? Могла ли она внести вклад в эту историю, и если да, то какой?

К сожалению, история настолько щекотливая, что на эти вопросы даже сегодня нельзя дать полного ответа по причинам, которые скоро станут понятны читателю. И хотя человека, которого Альенде знал как д-ра Рено, уже нет в живых — он умер в конце 70-х годов, — У. Муру, одному из тех, кто занимался расследованием, было предъявлено требование соблюдать полную анонимность со стороны еще живых участников событий. Мур условно назвал этого человека «доктор Райнхарт», это имя он почерпнул из недавно опубликованной беллетризованной версии Филадельфийского эксперимента.

Родился он чуть позже Морриса Джессупа в совершенно другой части страны. Проработав несколько лет — с блестящими результатами — в одном частном научном учреждении и получив докторскую степень, он в 30-е годы, во времена Депрессии, вынужден был наряду со многими другими, включая Джессупа, работать в военнонаучных учреждениях американского правительства. Довольно быстро продвинувшись по службе, стал руководителем отдела и, будучи на этом посту, вошел в соприкосновение с проектом, который по всем признакам и явился началом Филадельфийского эксперимента.

Когда он стал подозревать, что знает больше, чем следовало бы, он решил «лечь на грунт». Удалившись чуть ли не на другой конец континента, он отказался от блестящей и многообещающей карьеры и поселился в маленьком уютном бунгало, стал отшельником.

Вот запись беседы У. Мура с затворником, согласившимся на встречу после почти годичной предварительной переписки.

«Вам, разумеется, известно, — начал он, — что всякий эксперимент начинается с идеи, затем из нее появляется предложение, возможно, с уже проведенными расчетами, затем проект и, наконец, эксперименты. В начале с ними было связано лишь очень небольшое число людей. У большинства были разнообразные первоочередные обязанности, от которых им прежде надо было освободиться. Единая теория поля так и осталась незавершенной даже сегодня. По моему мнению, никто не может по праву утверждать, что провел полный перерасчет этой теории.

Я помню конференции во время войны, в которых принимали участие морские офицеры. В отношении интересующего вас проекта память подсказывает мне, что начинался он гораздо раньше 1943 года — возможно, еще в 1939-м или 1940-м годах, когда Эйнштейн занимался проработкой идеи теоретической физики, представленной ему физиками и другими людьми, которые думали об их военном использовании. Авторами этого предложения были Эйнштейн и Ладенбург. Не знаю, кого из них двоих следует поставить первым, но помню, что профессор Рудольф Ладенбург и Эйнштейн были знакомы еще с 1908 года по Швейцарии. Ладенбург был молчаливый сверхпунктуальный человек с манерами прусского дворянина, но он пользовался исключительным уважением коллег как спокойный одинокий мыслитель и труженик.

Ладенбург все лето и осень 1939 года проработал в Принстоне над экспериментами в области расщепления ядра. По-моему, я читал, что он обсуждал эти проблемы с Эйнштейном. Во всяком случае, я помню, что это было где-то в 1940 году, а предложение, которое я связываю с последующим корабельным проектом, было якобы результатом беседы между Ладенбургом и Эйнштейном об использовании электромагнитных полей для защиты от мин и торпед., и Эйнштейн сам написал предложение… Эйнштейн и Ладенбург всегда были впереди, когда речь шла о подаче предложений, но перед важными персонами предпочитали держаться в тени. Джон фон Нейман (крупнейший математик, один из основоположников теории цифровых вычислительных машин) был скромного вида человек, который умел вовлекать в свои проекты власть имущих.

Так вот, именно Нейман говорил с доктором Альбрехтом, моим шефом, об этом предложении, и кто-то из них смог получить практическое согласие от исследовательской лаборатории Военно-морских сил.

Как-то в начале 1940 года Альбрехт пришел в восемь утра в свое бюро и увидел там двоих или троих посетителей из НКОИ (Национальный комитет оборонных исследований), которые уже ждали его. Это событие не было из разряда особенных, и я не придал ему большого значения. Однако примерно в половине десятого в дверь заглянул капитан Гиббоне. Он поднял палец, что было для меня сигналом выйти в коридор, поскольку он хотел что-то сообщить мне без свидетелей. Я вспоминаю об этом потому, что как раз занимался довольно сложной теоретической работой и собирался связаться с расчетчиками.

Я понял, что речь идет о чем-то довольно важном, прервал работу и вышел в коридор. Гиббонс проводил меня в бюро шефа, где была конференция, в которой, с одной стороны, принимали участие двое людей (или все же трое?) из НКОИ, а с другой — Альбрехт и фон Нейман.

Когда я вошел, они оживленно обсуждали то, что в итоге стало проектом, который вас интересует. Альбрехт, видимо, считал, что я — единственный, кто достаточно разбирается в гравитации и теории относительности, чтобы без лишних вопросов представить математические выкладки, которые ему требовались немедленно.

Перед Альбрехтом лежали три листка бумаги, один из которых был исписан мелким витиеватым почерком, характерным только для Эйнштейна. Альбрехт дал мне взглянуть на листки, не прерывая своего разговора. Одновременно он давал мне инструкции о том, что от меня требуется. На одном из листков было уравнение волнового излучения, а с левой стороны — какие-то незаконченные каракули. Кроме того, он пододвинул мне довольно подробный отчет по военно-морским размагничивающим установкам, и я помечал карандашом те места, куда он указывал пальцем. Затем Альбрехт сказал, чтобы я взглянул, что необходимо для достижения, по-моему, 10-процентной кривизны света. На мой вопрос, сколько мне на это дается времени, он ответил „недолго“. После чего продолжил разговор с присутствующими.

Здесь дискуссия повернулась к принципам резонанса и к тому, как, используя этот принцип, создать интенсивные поля, необходимые для подобного эксперимента. Я так и не получил настоящего ответа на свой вопрос о том, сколько времени в моем распоряжении, но Альбрехт уже сделал мне знак, чтобы я шел и принимался за работу. Так что я вернулся по коридору к капитану Гиббонсу и сказал ему: „Как вы думаете, когда Альбрехт должен получить все это?“ Гиббоне на секунду задумался и сказал: „Я отведу вас в офицерский клуб, тогда у вас в распоряжении будет еще и обеденное время, но не больше. Итак, в час или в два, не позже“.