Роберт Кершоу - 1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных

Мотоциклетные части германской мотопехоты придавали ударам вермахта особую стремительность

Именно о выполнении долга сейчас и следовало подумать. 88-мм зенитное орудие Генриха Айкмайера было размещено у самого берега Буга, по центру батареи.

«В последний мирный вечер к нашему орудию проложили множество новых телефонных линий; а утром появилась целая толпа офицеров, большинство незнакомых и даже несколько генералов. Нам было сказано, что наше орудие первым выстрелом подаст сигнал к открытию огня. Все осуществлялось под контролем секундомера, первый выстрел должен быть произведен в строго определенное время. Мы первыми открываем огонь, затем орудия справа и слева от нас, вот так и начнется война».

Много позже Айкмайер признался: «но действительно ли наш выстрел стал первым, я имею в виду всю группу армий «Центр» — этого я утверждать не могу!»

Лейтенант Ганс-Йохен Шмидт вместе с подчиненным ему подразделением должен был выйти к месту сбора в низине на рассвете. «Каждый боец получил по 60 боевых патронов, — сообщил он, — и приказ зарядить оружие. Напряжение достигло пика, нечего и думать было о сне». Шмидт с невыразимой отчетливостью вспоминал о доме. По радио передавали веселую музыку.

«В рейхе никто не подозревал о том, что затевается, по радио звучали бодрые танцевальные ритмы, музыка проникала в саму душу».

Реальность происходящего заставила вновь переключить внимание. «Колонна пришла в движение, автомобили потянулись друг за другом».

В Германии погода была знойной. Берлин мирно спал, хотя во всех войсковых штабах царила суматоха. Гражданское население не знало и не ведало о происходящем. «В добавление к уже циркулирующим слухам поползли новые, постепенно обраставшие все новыми и новыми деталями», — такие строки содержались в секретном отчете СС о политической ситуации в рейхе. В отчете, среди прочего, упоминалась даже предполагаемая дата вторжения в Советский Союз — 20 мая, а также о якобы готовящемся визите Гитлера в Данциг для второй встречи с Молотовым «на высшем уровне, с целью урегулировать разногласия между Германией и Россией дипломатическим путем, как это было в 1939 году». Поговаривали и о том, что в Берлине якобы формировались добровольческие отряды из латышей, эстонцев и литовцев. Слухи, как утверждалось в отчете, «в основном основывались на письмах солдат, дислоцированных у границ с СССР». 17 июня одна супруга отправила своему мужу полное безудержного оптимизма послание:

«Дорогой, надеюсь, ты получил мое письмо. Судя по твоему тону, письма к тебе не доходят. Ненаглядный мой, я не могу понять, почему. Как только я вернулась в Рейдт, так села написать тебе письмо. Это было 8 июня. Надеюсь, что оно все же дойдет до тебя. Но, Йозеф, тебе нечего печалиться, наше время еще придет. Я буду терпеливо ждать тебя».

Другая жена трагично восприняла отправку мужа на восток и теперь сокрушается, что не сможет его увидеть в желанные выходные. Она жалостливо извиняется перед ним 36 за свое неправильное, как она полагает, поведение, она просто опустошена:

«Когда я попыталась дозвониться до тебя, женский голос сказал мне, что ты утром в половине девятого уехал. И тут у меня внутри все словно оборвалось, все это куда хуже, чем я могла себе представить. Скажи мне, с тобой тоже так, и извини за кляксы — это мои слезы!»

В письмах превалировали бытовые темы: воздушные налеты «томми», одежда, продуктовые карточки. В большинстве писем присутствовали вполне объяснимые опасения:

«Любимый мой, я все время держу пальцы крестом, чтобы ты вернулся к своей дорогой женушке и деткам. Дорогой мой, надеюсь, ты здоров, как там твои ноги? Дорогой, я днями и ночами думаю о тебе, потому что знаю, каково тебе приходится, если ты на марше… Ты сражаешься и должен сражаться, чтобы защитить свою женушку и деток; если бомбы летят мимо, это значит, мы тебя должны за это благодарить… Никогда тебя не забуду и всегда буду тебе верна…»

Норберт Шультце, берлинский композитор, вернулся домой после утомительной гастрольной поездки в полдень 21 июня. И тут его неожиданно вызвали на радио к директору. Он и еще один музыкант, Гермс Ниль, получили приказ участвовать в конкурсе «по сочинению музыкальной заставки к сводкам германского радио о ходе восточной кампании». Им дали два часа, после этого министр пропаганды Геббельс, который правил какой-то текст, должен был выбрать мелодию. Обоих композиторов провели в комнату, где стоял рояль. В конце концов, конкурс выиграл Шультце; Геббельс остановил выбор именно на его мелодии, сказав: «А теперь мне хотелось бы, чтобы вы сочинили и завершающую мелодию для русских фанфар». — «Не понимаю?» — пробормотал Шультце. «Разве вы не знаете?» — в свою очередь удивился Геббельс. Шультце на самом деле ничего не знал: «Нет, я за последние несколько дней ничего не слышал. У меня не было ни минуты свободной из-за гастролей». Министр пропаганды поставил пластинку «Прелюдий» Листа. Ее, оказывается, уже раза три передавали по радио, но Шультце не слышал. «Сочините концовку, — распорядился Геббельс, — ею будут открываться все сообщения по радио». Это была мелодия, которой начинались выпуски кинохроники «Дойче вохеншау», и она же превратилась в мелодию, предваряющую выпуски сообщений ОКВ. Ей суждено было стать увертюрой к сообщениям о ходе военной кампании против Советского Союза. Один унтер-офицер, артиллерист писал домой:

«А теперь о том, как тут дела. Через три часа мы передадим по радио приказ об открытии огня по позициям русских, и огонь этот сметет все живое. Вы будете спокойно спать, а мы с первой волной вторгнемся на территорию противника. Но уже утром вы узнаете, что пробил час, вспомните обо мне, пусть даже это письмо не успеет дойти до вас. Представляю, как вы все удивитесь и перепугаетесь. Но бояться нечего, здесь все предусмотрено, никаких сбоев не будет…»

Вдоль всей границы с Советским Союзом германские войска выдвигались на исходные рубежи. «Я находился в составе частей первой волны», — заявил Гельмут Пабст, унтер-офицер артиллерии, действовавшей в составе группы армий «Центр». В его дневнике с фотографической отчетливостью запечатлен последний этап подготовки. «Части стали бесшумно выдвигаться на исходные рубежи, все разговоры велись шепотом. Скрипели колеса, передвигались штурмовые орудия». Все эти образы навечно остались в памяти тех, кто смог уцелеть. Пехота начала развертывание. «Они шли в темноте призрачными колоннами по полям, на которых росла капуста и рожь». Достигнув исходных рубежей, они перестроились для атаки. Солдаты лежали, вжавшись в землю, слушая, как шевелятся в траве жуки и прочая живность, как квакают в Буге лягушки, и пытаясь разобрать доносившиеся с противоположного берега реки звуки. Все, затаив дыхание, ждали первого орудийного залпа.