Сергей Минаков - 1937. Заговор был

Исследуя варианты развертывания боевых действий на западных границах СССР, ситуацию войны против Германии и Польши (как ее союзника) в сложившейся стратегической обстановке, Тухачевский приходил к твердому убеждению, настойчиво стремясь внушить его и своим оппонентам, что «стратегически наиболее выгодным путем (для Красной Армии) является быстрый разгром армиями вторжения вооруженных сил Эстонии, Латвии и Литвы с тем, чтобы выход наших главных сил, действующих севернее Полесья, на линию Кенигсберг-Брест-Литовск произошел в условиях, когда эти главные силы будут иметь за собой широкий, охватывающий тыл». Тухачевский считал целесообразным ради осуществления этого оперативно-стратегического варианта — развертывания советских войск в Прибалтике (в случае несогласия прибалтийских стран по договоренности пропустить на их территорию советские войска) — «повторить Бельгию». Имелось в виду сделать то же, что в 1914 г. предприняли германские войска при наступлении на Францию: нарушили нейтралитет Бельгии и Голландии. Тухачевский предлагал сделать это и в отношении одного (Литвы) или всех (Эстонии, Латвии и Литвы) прибалтийских государств. Таким образом, ради кардинального улучшения стратегического положения советских войск в противостоянии с германскими армиями он настаивал на необходимости совершить вторжение советских войск на территорию Прибалтики для создания нависающего советского фланга над германскими войсками, которые могли бы наносить свой удар по силам Красной Армии, наступающим из Белоруссии.

Однако Ворошилов категорически против этого возражал. «После всех этих разговоров, — вспоминал Ворошилов на заседании Военного совета 1–4 июня 1937 г., — Тухачевский (не знаю, где он успел выпить к этому времени) под хмельком подходит ко мне и говорит полуофициальным тоном: «Прошу вас, товарищ народный комиссар, доложить правительству, что если не будет нам дано столько-то дополнительных дивизий, столько-то механизированных бригад, столько- то артиллерийских средств, мы воевать в данных условиях не можем». Ну, товарищи знают, что я ответил. Я его призвал к порядку и указал, что я знаю и знает правительство, какие силы имеются в нашем распоряжении, чем может располагать противник и что вы не имеете права диктовать мне это. Если у вас есть своя точка зрения, если вы ответственный человек, скажите правительству, что, по вашему мнению, у нас сил недостаточно. А по-моему, дело не в силах, а в организации, в умении, в вере в победу, которой у вас нет. Вот была примерно моя речь». В сущности, здесь мы видим рождение версии, потом звучавшей на всех последующих «московских процессах» о пресловутом «плане поражения». Предостережения Тухачевского, что сохранение ситуации в неизменном состоянии, при непринятии его предложений, почти неминуемо обрекает Красную Армию и страну на поражение в войне. Примечательно, что присутствовавшие Уборевич, Якир, Гамарник не поддержали Тухачевского, т. е., судя по всему, были солидарны с позицией наркома и начальника Генштаба.

Таким образом, нарком в решительной, можно сказать, в весьма жесткой, почти грубой форме отверг требование Тухачевского и предложил ему поставить вопрос перед правительством, уверенный, что это требование будет отвергнуто. В сложившейся ситуации Тухачевский попытался обсудить свои предложения с начальником Генштаба Егоровым и отправился к нему, чтобы убедить его и вместе попытаться убедить Ворошилова. Об этом тоже вспоминал Ворошилов.

«Потом я был у Егорова, — вспоминал он. — Я нарочно приехал к Егорову. На меня все это произвело очень тяжелое впечатление. Полчаса двенадцатого ночи я приехал к Егорову и увидел там этого «маршала». Я не говорил Семену Михайловичу ни слова, но видел, как он за ним наблюдал. Видно было, что он хочет дать ему по физиономии. До того гнусно и подло он держался». Следовательно, у Егорова к этому времени уже находился Буденный. По поводу сказанного Ворошиловым Буденный добавил в адрес Тухачевского: «Такой подлец!» Таким образом, Тухачевскому не удалось убедить Ворошилова и его ближайшее окружение в лице Егорова и Буденного. Обсуждение, очевидно, носило бурный характер и едва не дошло до рукоприкладства.

Следует обратить внимание на последовавший за сказанным весьма важный вывод, сделанный Ворошиловым. «Я видел, — продолжил нарком, — что этот человек — пьянчужка, морально разложившийся до последней степени субъект, но политически он служил верой и правдой. Я был еще тогда таким идиотом, что не сделал из этого других выводов и не подумал, что моральное разложение здесь уже переросло в политическую измену и предательство». Получается, что «политическим изменником и предателем», по мнению Ворошилова, Тухачевский становится с этой самой стратегической игры, сразу же после нее из-за категорического несогласия с высшим руководством Красной Армии в лице Ворошилова и Егорова по определяющим, на его взгляд, фундаментальным вопросам обороны СССР в надвигающейся войне.

Подводя определенные итоги изложенным выше конфликтным спорам по проблеме начального периода войны на Западном театре военных действий, можно обозначить главные «узлы» этих споров.

Тухачевский считал, что у германской стороны должны быть на 30 дивизий больше, чем предполагает советский Генштаб; что германская сторона не нарушит нейтралитет Литвы; что германская сторона может нарушить нейтралитет Литвы уже в ходе войны для удара по наступающему советскому Западному фронту в правый его фланг в направлении на Гродно.

Можно полагать, что упрямая позиция, занятая Уборевичем в споре с Тухачевским, отчасти объясняется и его, может быть, подсознательным стремлением не доводить дело до открытого столкновения с немецкими войсками. Может быть, даже не стремлением, а скрытой надеждой на это. Однако после возвращения из Германии, с маневров, осенью 1936 г. Уборевич отчасти учел критические замечания М. Тухачевского в адрес Генерального штаба и по некоторым аспектам оперативно-стратегического характера, в том числе и по увеличению количества дивизий.

В докладной записке на имя К. Ворошилова 8 ноября 1936 г. И. Уборевич выражал неудовлетворенность действиями Генерального штаба РККА под руководством Егорова по подготовке к войне. Он считал, что резкое изменение ситуации на Западном театре вероятных военных действий требует «больших перемен». Специальное внимание он обратил на слишком медленный процесс моторизации артиллерии, темпы которого отставали от германских. То же самое, по его мнению, относилось и к темпам танкового строительства, и к росту количества дивизий. Теперь Уборевич разделял мнение Тухачевского о первостепенной роли «Западного фронта» и «превентивном» со стороны Красной Армии начале войны. Однако в отличие от Тухачевского он по-прежнему считал возможным добиться успеха, не нарушая нейтралитета прибалтийских стран (т. е. без «варианта Бельгии»), если самим атаковать Польшу в начальный период войны. Уборевич полагал, что для этого необходимы два основных условия: во-первых, победу можно одержать, если разбить армии противников поодиночке; во-вторых, если добиться двукратного или троекратного превосходства СССР в авиации. Этот фактор он считал ключом к победе.