Елена Первушина - Великие государственные деятели Российской империи. Судьбы эпохи

«1806 год познакомил меня с графом Аракчеевым. Слышал я много дурного на его счет и вообще весьма мало доброжелательного; но, пробыв три года моего служения под ближайшим его начальством, могу без пристрастия говорить о нем. Честная и пламенная преданность к престолу и отечеству, проницательный природный ум и смышленость, без малейшего, однако же, образования, честность и правота – вот главные черты его характера. Но бесконечное самолюбие, самонадеянность и уверенность в своих действиях порождали в нем часто злопамятность и мстительность; в отношении же тех лиц, которые один раз заслужили его доверенность, он всегда был ласков, обходителен и даже снисходителен к ним», – Иван Степанович Жиркевич, артиллерийский офицер; батальонный адъютант при Аракчееве.

Еще один отрывок из воспоминаний личного секретаря Аракчеева Алексея Ивановича Мартоса: «Теперь навязалась мне проклятая комиссия писать обо всем графу; я имел случай узнать, как он мелочен: почти все конверты сам печатает и надписывает адресы (все это, разумеется, ко мне), имел случай узнать всю его коварность и злость, превышающую понятие всякого человека, образ домашней жизни, беспрестанное сечение дворовых людей и мужиков, у коих по окончании всякой экзекуции сам всегда осматривает спины и… и горе тому, ежели мало кровавых знаков! Это не выдумка, клянусь вам; я лучше умолчу, боясь оскорбить ваше самолюбие; но да избавит Промысл от подобных добродетелей и вас, и каждого. Я вам скажу один случай о занятиях сего государственного человека, а множество подобных укажут вам масштаб измерять его занятия. В деревне Тигодке одна баба сушила в бане лен, и когда она затопила печь, то загорелась соломенная крыша; это часто бывает, и для того из предосторожности крестьяне всегда становят бани в отдаленности от жилья, близ воды. Должно было графу писать; пишем, переписываем, печатаем, посылаем (в противном случае беда за умолчание о столь важном предмете). Граф, как человек деятельный и неутомимый, во все входящий, знающий всю подноготную (это не выдумано, но его самые слова), пишет мне своею рукою: деревни Тигодки женщину, вдову, Матрену Кузьмину, от которой загорелась баня, высечь розгами хорошенько и проч. Какие высокие мысли! Какая логика! Какое утонченное занятие, в такое время, когда просителям, у порога стоявшим с убедительными просьбами о притеснениях, отказ за отказом. Признаюсь, что мне часто хотелось поймать графа в неаккуратности, коей он страшный враг, и доложить, что в таком-то повелении он забыл включить, по чём именно высечь хорошенько Аглаю, сушившую в бане лен. Недостаток аккуратности!».

Завершает этот «парад цитат» рассказ дворянина Новгородского уезда Николая Александровича Качалова: «Аракчеев большую часть года проживал в Грузине, и вся знать обоих полов считала своею обязанностью ездить на поклон к временщику. Несмотря ни на какое высокое положение, никто не смел переправляться через реку и подъехать к дому, а все останавливались на другом берегу и посылали просить позволения. От того, скоро ли получалось это разрешение, измерялась степень милости или немилости приехавшим; нередко случалось, что приехавший получал отказ в приеме и возвращался в Петербург. Проезжали 120 верст на почтовых. Начиная от Чудова до границы Тихвинского уезда, по дороге к Тихвину, Аракчеевым было устроено шоссе, существующее до настоящего времени. Во время всемогущества временщика шоссе было заперто воротами, устроенными в каждом селении, и Аракчеев дозволял проехать по своей дороге только тому, кому желал оказать особую милость, и тогда выдавал ключи для отпирания ворот. Все же проезжающие должны были ездить по невозможной грунтовой дороге, проложенной вдоль шоссе. Замечательно падение, почти моментальное, всех временщиков. Только что получено было известие о кончине императора Александра I, не было никаких официальных распоряжений, и сам Аракчеев, и вся Россия признала, что власть его окончилась. В это самое время проезжала в Петербург белозерская помещица (Екатерина Васильевна Рындина, бой-баба). Она топором разбила все замки на воротах шоссе, первая проехала без позволения, и с тех пор дорога поступила в общее употребление, замки не возобновлялись, и Аракчеев этому покорился».

Хрестоматийная фраза «Государство – это я!» приписывается французскому королю Людовику XIV. Обстоятельства, в которых она якобы произнесена, таковы: в апреле 1655 года на заседании парламента Франции, обращаясь к депутатам, король заявил: «Вы думаете, господа, что государство – это вы? Ошибаетесь! Государство – это я!» По-видимому, эта фраза означала декларацию предельного абсолютизма, сосредоточения всей власти в одной священной персоне монарха. Но, как показывает опубликованный протокол этого заседания парламента, Людовик XIV ничего подобного не говорил. Но он действительно стал воплощением французского абсолютизма, и речь шла не только о ритуальном возвеличивании «короля солнца», но и о том, что при нем резко возросла власть короля и усилилась государственная централизация. Недаром после того, как в 1661 году скончался первый министр Франции Джулио Мазарини, Людовик XIV заявил, что отныне он сам будет своим первым министром. Англичане приписывают эту фразу своей любимой королеве Елизавете I, которая действительно тяготела к самовластию, но, впрочем, ей не раз приходилось идти на уступки своему парламенту.

С полным правом эту фразу могли повторить и русские монархи, твердо державшие в своих руках все три ветви власти. Но, может быть, эта фраза подошла бы и Аракчееву? Он мог бы вложить в нее иной смысл. Всю свою жизнь Алексей Андреевич стремился вылепить из себя не только идеального подданного, но и идеального гражданина, преданного без лести, не просто послушного, но инициативного, отдающего все силы и способности государству, которое для него персонифицировалось в Государе. Возможно, это и была его утопия: общество, состоящее из таких граждан, преследующих не личные интересы, а исключительно общественные. И странным образом эта утопия совпала с утопией Александра. Помните слова Чарторыйского: «Он охотно согласился бы, чтобы каждый был свободен. Лишь бы все добровольно исполняли одну только его волю». Аракчеев и оказался таким идеальным гражданином. Не случайно он отказался от многих орденов, которыми был награжден, но каждое награждение и каждый свой отказ записывал на отдельном листке и вкладывал эти листки в свое евангелие: верноподданный должен быть бескорыстен, но не должен быть неблагодарным.

За это его не любили другие, менее идеальные граждане, полагавшие, что не они существуют для государства, а государство для них. Среди этих неидеальных граждан был, в частности, Александр Сергеевич Пушкин, написавший на Аракчеева две злые эпиграммы. Впрочем, первая из них, возможно, только приписывается Пушкину. Звучит она так: