Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

В то время как общественность выражала враждебность российской политике, французское правительство проявляло крайне умеренную реакцию на краковский кризис. Его умеренность объяснялась определенной напряженностью между Англией и Францией, но прежде всего – осознанием опасности, исходящей от Пруссии. Именно в тот момент в Париже поняли, что Россия может быть противовесом этой растущей державе.

Но дело с этим обстояло совсем не просто, и в 1847 году один дипломатический инцидент чуть не поставил все под угрозу. В Константинополе французский посол пышно принял племянника Чарторыйского, Владислава Замойского. Русские власти пожаловались на этот прием и тем более – на то, что посол, казалось, выступал в роли защитника поляков, покровительствуя им в османской политической среде. Такая официальная поддержка одного из представителей польской эмиграции подверглась критике Петербурга. Знак эпохи: французский посол получил от своего правительства указание прекратить подобную игру. Другой знак умеренности, установившейся на тот момент, связан со вмешательством Франции в конфликт, противопоставивший швейцарские кантоны. Николай I заявил, что важнее всего предупредить беспорядки, и воздержался от критики французских действий. Когда Луи-Филипп был свергнут в ходе революции 1848 года, Николай I приветствовал это событие, несмотря на то что не одобрял революций и что революция, вспыхнувшая во Франции, вызвала его беспокойство и стремление вернуть порядок в Европу.

Если проанализировать франко-русские отношения в течение 18 лет царствования «короля-узурпатора», можно констатировать их крайнюю переменчивость: и Россия, и Франция то устремлялись навстречу друг другу, то обращались к другим партнерам и вступали в открытое и активное противостояние. Если последний период этой политики, где чередовались притяжение и отторжение, выдался относительно умеренным, то этому прежде всего способствовал опыт Гизо. В России Нессельроде, так долго определявший ее иностранную политику, старел и с удивлением смотрел на европейские волнения, при этом и не думая отказываться от своих предубеждений, в то время как его император все больше и больше хотел взять на себя ответственность за Европу, которую следовало образумить. И когда из потрясений 1848 года родится новая Европа, Россия, чей правитель не предусмотрел и не понял этой ситуации, будет вовлечена в ужасный конфликт, о который разобьется российское могущество.

Мы не можем оставить без внимания появление на европейской политической сцене человека, который на другом конце континента предстанет «двойником» Николая I, стремясь восстановить нарушенный в 1848 году европейский порядок, – Луи-Наполеона Бонапарта. Николай I ненавидел само имя Бонапарта. Однако он, казалось, смирился с этим ненавистным именем, увидев, как тот, кто его носит, уничтожил Итальянскую республику в ходе Римской экспедиции, а затем подобным же образом поступил с республикой французской посредством декабрьского государственного переворота.

Без сомнения, Николай I, как он сам сказал в 1848 году, все это время ждал и надеялся на падение Луи-Филиппа. Но в чью пользу? Он знал, что у Бурбонов нет ни средств, ни войск для захвата власти. Республика не являлась для него желанным политическим режимом, но ему пришлось смириться с реальностью. После свержения Луи-Филиппа и провозглашения республики главным было, по крайней мере в первое время, убедиться, что она не будет враждебна России и ее интересам.

Начало получилось сложным, в официальных отношениях между двумя странами отсутствовала ясность, и первые шаги правительства Кавеньяка отмечены неблагоприятным для России жестом. Франция примкнула к английскому протесту против ввода российских войск в дунайские княжества, якобы в соответствии с договорами 1815 года. Несмотря на то что французская позиция выражается только устно, она замечена в Петербурге и способствует зарождению недоверия у Николая I, и так совсем не склонного снисходительно относиться к республиканскому режиму. Но Кавеньяк решил отправить в Петербург одного из членов своего близкого окружения, генерала Лефло, с миссией добиться от императора признания республиканского режима. Нессельроде поддерживает эту инициативу и убеждает императора принять французского посланца. Выбрав для этой роли военного, Кавеньяк нашел очень удачное решение. Николай I, человек прямой, скорее грубый в своих отношениях с другими, легче находил общий язык с военными, чем с дипломатами с их церемониальными и часто банальными речами. И он прекрасно поладил с генералом Лефло, который выражался прямо и имел военную выправку.

Длительная беседа императора и генерала, хоть и имела предлогом вопрос о признании режима, прежде всего касалась предложения союзного договора с Францией, сделанного Кавеньяком. Николай I попытался оценить речи своего собеседника, надежность Французской республики и самого Кавеньяка. Для заключения договора с Францией ему необходимо было быть уверенным, что его парижский партнер располагает реальной властью. Генерал Лефло заключил из вопросов Николая I, что тот косвенно признает Вторую республику или расположен это сделать.

Тем не менее вопросы Николая I не были праздными, поскольку в тот самый момент, когда бравый генерал Лефло уверял его в надежности правительства Кавеньяка, тот подвергался серьезному давлению. Киселев анализировал ситуацию в Париже и проявлял особенный интерес к некому Луи-Наполеону Бонапарту, который приехал из Лондона в Париж и вошел в состав парламента. Киселев понял важность этого возвращения, значимость персонажа и поспешил уведомить об этом своего императора. Он писал, что Кавеньяк имеет серьезного конкурента в борьбе за пост президента. Эта новость не могла понравиться русским, для которых имя Бонапарта служило синонимом войны и непомерных амбиций. Таким образом, Николай I получил противоречивую информацию. Генерал Лефло клялся, что пост президента уже в кармане у его покровителя. Киселев, напротив, от депеши к депеше показывал продвижение принца к власти. Позиция России изменилась. Для Николая I речь теперь шла не столько о признании республики, хоть этот режим ему и не подходил, сколько об уверенности в том, кто будет ее президентом. Франции, считал он, нужен президент, уважающий европейский порядок, установленный Венским конгрессом, и не имеющий амбиций разрушить его безумными предприятиями. С этой точки зрения имя Бонапарта не сулило ничего хорошего. Николай I имел тем больше оснований опасаться, что принц унаследовал амбициозный и агрессивный темперамент своего дяди, поскольку был хорошо осведомлен о его бурном прошлом: побеги, сомнительные политические связи, участие в заговорах. Да, этот персонаж выглядел романтическим и обольстительным, но тем самым вызывал еще больше беспокойства. Кто мог поклясться, что он не мечтает возродить империю, оставившую столь зловещий след в коллективной памяти?