Николай Переяслов - Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова

В своей книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» Фёдор Раскольников писал, рассказывая о времени проведения в петроградской тюрьме «Кресты»:

«…Нам в тюрьму прислали цветы, и Семён до вечера ломал голову, теряясь в романтических догадках. А на следующий день меня и Рошаля вызвали в кабинет смотрителя тюрьмы, где нас ожидала девушка, представительница какой-то организации вроде политического Красного Креста. Отрекомендовавшись анархисткой Екатериной Смирновой, она передала нам целую гору чёрного хлеба и сообщила, что ещё вчера добивалась свидания, но не получила пропуска. Тайна загадочного букета раскрылась сама собой.

Один из первых вопросов, которыми засыпала нас Смирнова, касался снабжения:

— Не хотите ли вы апельсинов? Я могу вам принести.

— Отчего же? — ответили мы. — В тюремной обстановке всякое даяние — благо.

— Но у меня апельсины особенные, — загадочно произнесла Смирнова, взглянув на меня своими светлыми, почти бесцветными глазами.

Не оставалось сомнений, что речь идёт о бомбах. Но так как мы к побегу не готовились, то в чёрных „апельсинах“, конечно, не нуждались. Пришлось поблагодарить и отказаться от любезно предложенных „фруктов“. Смирнова искренне огорчилась. В её глазах это предложение было так естественно, а отказ — непонятен…»

В сентябре большевики впервые получили большинство в Петроградском и Московском Советах. Это немедленно сказалось на судьбе заключённых большевиков.

Первым вышел из «Крестов» Лев Троцкий.

«Перед тем как оставить тюрьму, он зашёл к Раскольникову в его камеру, — писал в своём „Отступнике“ Савченко. — Был он в своём заграничном просторном плаще, фетровой шляпе, в крепких туристских ботинках со шнуровкой и на высоких каблуках. В одной руке зонтик, в другой — узел с вещами.

— Пришёл попрощаться, — заговорил он торопливо, снимая, протирая пенсне. — Представьте, выхожу. По решению Петроградского Совета. Первое, что сделаю, постараюсь и ваше пребывание здесь сократить. Если не удастся вовсе прекратить ваше дело, то уж под залог или, как там, выцарапаем вас отсюда, не сомневайтесь. Ну, не скучайте. Готовьтесь. Набирайтесь сил, скоро они ох как понадобятся.

Они обнялись. Раскольников проводил Троцкого до выхода из корпуса. Они снова обнялись, и Раскольников вернулся в камеру».

2 октября судебные власти повторили попытку ознакомить Рошаля и Раскольникова с материалами предварительного следствия. Но эта попытка окончилась так же неудачно, как первая, и вынудила Фёдора Фёдоровича апеллировать к общественному мнению рабочего класса следующим письмом, которое он написал в своей камере в тот же день. Написанный им текст впоследствии вошёл в книгу «Кронштадт и Питер в 1917 году», став там подглавкой «Допросы возобновляются», входящей в VIII главу под названием «В тюрьме Керенского». Он в ней писал:

«Дорогие товарищи <���…>, судебный следователь, работающий под руководством Александрова, сделал вторичную попытку ознакомить меня и товарища Рошаля с законченным следственным материалом по „делу“ большевиков. Материалом, занимающим, шутка сказать, 21 том!..

…Один свидетель штабс-капитан Шишкин утверждает, что, находясь в плену, он однажды слышал речь приехавшего в их лагерь Зиновьева, говорившего, что „все немцы — наши, друзья, а все французы и англичане — враги“. Но указанный свидетель неожиданно для себя, сам того не подозревая, дал маху. Он все время говорил, как он сам отмечает, о приезде какого-то „старика Зиновьева“. Между тем все мало-мальски знающие Зиновьева могут засвидетельствовать, что его при всем желании нельзя назвать стариком, так как ему всего 33 года.

Другим источником, якобы „уличающим“ товарища Ленина в служении германскому империализму, является документ, носящий вычурное название: „Донесение начальника контрразведывательного отдела при генеральном штабе о партии Ленина“. Этот, с позволения сказать, „важный“ документ представляет нечто совершенно невообразимое.

На основании агентурных контрразведывательных данных здесь приведён список „германских агентов“, членов „партии Ленина“. В этом замечательном списке значатся следующие имена: Георгий Зиновьев, Павел Луначарский, Николай Ленин, Виктор Чернов, Марк Натансон и др.

Этот список, приобщённый к делу, прямо шедевр. Контрразведка, пришедшая на помощь г. Александрову, вместе с ним занявшаяся инсценировкой политических процессов, взявшая на себя моральное убийство видных революционеров, настолько не справилась со своей задачей, что даже не сумела точно выяснить имена подлежащих убийственному скомпрометированию политических деятелей. Известно, что Зиновьев никогда не звался Георгием; его настоящее имя Евсей Аронович, а партийное — Григорий. Т. Луначарского зовут Анатолием Васильевичем. Правильно названы своими именами Чернов и Натансон. Но они, насколько известно, никогда не состояли в „партии Ленина“. И разумеется, всякому ясно как день, что никто из перечисленных деятелей никогда не был „германским агентом“.

Вот как неподражаемо работает поглощающая так много народных средств „республиканская“ контрразведка.

Вот какие безграмотные, насквозь фантастические, сумбурные документы выдвигаются в качестве „несокрушимых“ улик.

Остаётся с нетерпением ждать суда, который будет судом над создателями этого вопиющего, неслыханного дела, судом над всей „обновлённой“, „республиканской“ юстицией.

Раскольников.

Выборгская одиночная тюрьма („Кресты“),

2 октября 1917 года».

Через несколько дней пришла весть, что Троцкий избран председателем Петроградского Совета. А ещё через несколько дней в тюрьму явилась комиссия из прокуратуры, направленная сюда министерством юстиции под давлением нового председателя Петросовета, настаивавшего на прекращении дела «Ленин, Зиновьев и другие». Проходивших по этому делу большевиков стали одного за другим выпускать из тюрьмы под залог. Вышли на волю Дыбенко, Антонов-Овсеенко, Багдатьян.

Одиннадцатого октября наступила очередь Раскольникова…

В книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» Фёдор Фёдорович так рассказывал о своём освобождении из «Крестов»:

«Начальник тюрьмы, прапорщик, эсер, лично явился обрадовать меня ордером на освобождение. Тов. Рошаль был несколько удивлен и опечален тем, что на этот раз он был отделен от меня. После дружной совместной работы в Кронштадте паши имена настолько неразрывно спаялись вместе в хитросплетениях „третьеиюльского“ процесса и в травле буржуазной печати, что даже партийные товарищи иногда смешивали нас. Я был изумлен не менее, чем Рошаль, что меня отрывают от политического близнеца, против которого, к тому же, следствием было собрано меньше обвинительного материала, чем против меня. Я постарался успокоить Семёна, пообещав ему сделать всё возможное для восстановления попранной справедливости.