Николай Переяслов - Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова

В приёмной тюрьмы меня ожидал кронштадтский матрос тов. Пелихов, собственноручно привёзший приказ о моей свободе и уже успевший внести из партийных средств три тысячи рублей залога, так как формально, подобно другим товарищам, выпущенным ранее из тюрьмы, я числился освобождённым „под залог“.

Но наше „дело 3–5 июля“, обильно уснащённое клеветой раскаявшегося немецкого шпиона Ермоленко и фальсификацией царского следователя Александрова, прекращению не подлежало, и вокруг него г. Алексинский и К° продолжали плести свою чудовищную паутину. Однако ровно через две недели восставший рабочий класс захлопнул папки „дела 3–5 июля“ и сдал их на хранение в исторический архив, как яркий образец следственного пристрастия и подлога.

Выйдя из тюрьмы на Выборгскую набережную и глубоко вдохнув вечернюю прохладу, струившуюся от реки, я почувствовал радостное сознание свободы, знакомое только тем, кто научился ценить её за решёткой…»

Освободившись, Раскольников сразу же направился в комитет партии, базировавшийся тогда в Смольном институте. Там он узнал, что большевики за это время создали Военно-революционный комитет — формально для защиты от уже арестованного Корнилова, а фактически — для взятия власти. На бумаге им руководил левый эсер Лазимир, на деле — твёрдые ленинцы Подвойский, Антонов-Овсеенко и «адъютант» Троцкого — Лашевич.

В тюрьме, пишет в книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» Фёдор Раскольников, «мы не могли наглядно представить себе действительных размеров движения, но уже первый день в Смольном и многочисленные беседы с товарищами окончательно убедили меня, что настроение масс достигло точки кипения, что они в самом деле готовы для борьбы и партии; нужно немедленно возглавить движение, призвать рабочий класс и крестьянство к новой революции, чтобы не упустить на долгое время исключительно благоприятный момент.

Встретившись с Л. Б. Каменевым, моим старинным другом, я тотчас завёл с ним разговор на тему о „наших разногласиях“. Исходный пункт Льва Борисовича сводился к тому, что наша партия ещё не подготовлена к перевороту. Правда, за нами идут большие и разнородные массы, они охотно принимают наши резолюции, но от „бумажного“ голосования до активного участия в вооружённом восстании ещё очень далеко. От Петербургского гарнизона трудно ожидать боевой решимости и готовности победить или умереть. При первых критических обстоятельствах солдаты нас бросят и разбегутся.

— С другой стороны, правительство, — говорил тов. Каменев, — располагает великолепно организованными и преданными ему войсками: казаками и юнкерами, которые сильно натравлены против нас и будут драться отчаянно, до конца.

Делая отсюда неутешительные выводы относительно наших шансов на победу, тов. Каменев приходил к заключению, что неудачная попытка восстания приведёт к разгрому и гибели нашей партии, тем самым отбросит нас назад и надолго задержит развитие революции. Я не мог разделять эту точку зрения и откровенно высказал свои соображения тов. Каменеву. Но, как всегда бывает между убежденными людьми, мы оба разошлись, оставшись каждый при своём мнении…»

Ленинские мысли всё сильнее овладевали сознанием Фёдора, всё властнее вели его за собой. Лозунг: «Вся власть Советам» — это, понял он, не что иное, как призыв к восстанию.

Получалось, что Ленин как бы беседовал с ним, мичманом Раскольниковым. Говорил ему: «флот, Кронштадт, Выборг, Ревель — могут и должны пойти на Питер… свергнуть правительство Керенского…».

Он ясно видел, что нужно делать, куда зовут его партия и Ленин.

«Да, промедление смерти подобно», — повторял он ленинские слова. Твёрдой матросской походкой, как будто под ним качающаяся палуба корабля, он, не спеша, ходил по комнате, обдумывая ситуацию. «Надо собрать комитет, — решил он. — Немедленно…»

Тов. Пелихов, неотлучно сопровождавший Раскольникова, уже давно настаивал на отъезде, так как он обещал Кронштадтскому комитету сразу из тюрьмы привезти его в Кронштадт и, наверное, «ребята» уже давно ждали его на пристани. И, выйдя из Смольного и сев на приготовленный катер, они отправились в Кронштадт.

Далее продолжает Савченко:

«На пароходе тов. Пелихов познакомил меня с кронштадтскими настроениями, дошедшими до высшей стадии революционного напряжения, и пополнил мои сведения о партийных делах. Тут же он дал мне прочесть письмо тов. Ленина, обращённое к членам партии. Это письмо окончательно укрепило меня в правоте своих взглядов на неотложность переворота. Тов. Ленин очень убедительно защищал эту идею, исходя из анализа реального соотношения сил… Окончательный вывод был таков, что подавляющее большинство рабочего класса и значительная часть крестьянства стоят решительно за нас. Жажда мира обеспечивает нам большинство солдатской массы. Политическая атмосфера накалена до крайности. Настало время пролетарской революции, свержения ненавистного правительства Керенского и установления диктатуры рабочего класса и крестьянства. Этот момент не должен быть упущен. Дальше ждать нельзя. Революции угрожает опасность. За нами верная победа.

Блестящее письмо Ильича — этот революционный призыв к восстанию, пламенный зов на баррикады — как нельзя более подняло мое настроение.

Наш маленький катер уже приближался к Кронштадту. Издали сверкали огни „красного острова“, они становились всё ближе и ярче, пока, наконец, катер не проскользнул военную гавань.

Несмотря на поздний час, на летней пристани, в парке, перед памятником Петру Великому, стояла большая толпа моряков и рабочих. Оказывается, товарищи готовили мне встречу: раздались знакомые звуки морского оркестра. Катер ошвартовался.

Весь под впечатлением возбуждающих слов тов. Ленина, я произнёс горячую речь. Все точки над „i“ были поставлены. После короткой уничтожающей характеристики режима Керенского я в заключение употребил такую фразу: „Временное правительство инкриминировало мне призыв к вооружённому восстанию. Но это была наглая ложь. Тогда я призывал вас, кронштадтцы, не к восстанию, а всего только к вооружённой демонстрации. Но сейчас я говорю вам: восстаньте и свергните это ненавистное буржуазное правительство Керенского, которое гноит в тюрьме большевиков, держит Ленина на нелегальном положении и, не останавливаясь ни перед чем, душит революцию“».

Переночевав в Кронштадте, Фёдор на следующее утро в обществе того же неразлучного Семёна Пелихова опять вернулся в Питер. И в одном из длинных коридоров Смольного института встретился с Львом Борисовичем Каменевым.

«— Вот кто поедет вместо меня — Раскольников! — стремительно схватывая меня за рукав и широко улыбаясь, проговорил тов. Каменев обступавшим его со всех сторон военным.