Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Рутинная работа журналистов, как правило, включена в механизмы социальной памяти. Отсылки к прошлому используются для формирования исторической перспективы и контекстуализации текущих новостей [245] Подробно об этом см.: Schudson M . Journalism as a Vehicle of Non-commemorative Cultural Memory // Journalism and Memory. P. 85–96. Cм. также: Broer I., Trümper S . Non-commemorative Memory in News Production: Discovering Underlying Motivations for Journalists’ Memory Work // Memory Studies. 2021. Vol. 14. № 2. . Вместе с тем важно отметить роль журналистов как инициаторов исторических проектов — как в медиа, так и вне их [246] Наиболее известные примеры – просветительские проекты Михаила Зыгаря и Филиппа Дзядко, «Последний адрес», «Бессмертный полк» и др. .

Потребность в обращении к прошлому вырастает из ускорения истории. Исследователь медиа Хорст Пётткер указывает на повышение значимости истории, связанное с изменением функций журналистики: в ситуации автоматизации производства новостей миссия журналиста, по мнению автора, заключается в обеспечении ориентации читателей в настоящем моменте, которая невозможна без обращения к историческому опыту [247] Pöttker H . A Reservoir of Understanding: Why Journalism Needs History as a Thematic Feld // How Journalism Uses History. P. 18–32. . С этим тезисом перекликается аргументация создателя важных медийных исторических проектов последних лет Михаила Зыгаря. Их задачей Зыгарь называет не только возможность использовать опыт людей прошлого для понимания нашей собственной жизни, но и возможность посмотреть на то, как люди осуществляют исторический выбор в перспективе «будущего прошлого» [248] См., например: Михаил Зыгарь: «История будущего: как люди будут говорить о прошлом через 10 лет?» [www.youtube.com/ watch?v=NEKPrWBRMBA&t=905s]. .

Выражением интереса к прошлому стал «исторический бум», который начался в Европе и Америке в 1990-е годы [249] См., например: Gray A., Bell E . History on Television. London; New York: Routledge, 2013. P. 1. и распространился на Россию в 2010-х. Он привел к формированию корпуса специализированных СМИ (ТВ-каналов и передач, популярных журналов и т. д.), удовлетворяющих интерес публики к прошлому.

Появление новых цифровых медиа и мобильных технологий трансформировало развитие исторической журналистики. Оно позволило онлайн-СМИ отказаться от линейного нарратива в пользу интерактивных материалов и партиципаторных проектов, компьютерных игр [250] К примеру, к Дню политзаключенного сайт «Медиазона» разработал интерактивный тест «Как организовать протест в советском лагере» [zona.media/article/2017/10/30/camp], в котором читатели могут выбирать вид протеста (массовый или одиночный, голодовку или членовредительство и т. д.), способ передать информацию на волю, написать заявление для прессы и т. п. – и узнать свои шансы на успех, параллельно получив историческую информацию об организации акций протеста диссидентов в 1970‐х годах. , видео и анимации. Дифференциация медийного поля, взаимодействие традиционных и новых медиа — к примеру, YouTube-журналистика — изменили, с одной стороны, способы конструирования прошлого, использование исторических документов и т. д., с другой — эстетику представления прошлого и стратегии привлечения читательского интереса.

Демократизировав производство информационного контента, новые медиа подорвали монополию государственных институтов. И журналисты, и историки все больше используют то, что медиаисследователь Эндрю Хоскинс называет digital network memory [251] Hoskins A. Digital network memory // Mediation, Remediation, and the Dynamics of Cultural Memory / Ed. by A. Erll, A. Rigney. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 2009. — новые цифровые способы конструирования прошлого из свидетельств частной памяти, которые становятся общественно доступны благодаря интернету.

При анализе взаимодействия журналистики и исторической науки важно отмечать, как медийный исторический текст или проект соотносится с существующей коммеморативной повесткой. Традиционно ключевым фактором ее формирования в России выступает национальная историческая политика, зафиксированная официальными документами, системой исторических юбилеев, учебниками и т. д. Вместе с тем современная медиакультура также диктует набор исторических сюжетов, далеко не всегда вписывающихся в рамки официальных дискурсов, вызывает демократизацию исторической памяти, повышает значение частной памяти, истории повседневности и т. д. Соответственно, выбор исторического сюжета определяет место журналистского проекта в публичном дискурсе, его легитимирующие или, напротив, подрывные функции.

Анализируя отношения между журналистикой и историей, Барби Зелизер отмечает, что важно видеть родство этих дальних родственников, «ни один из которых не достигает оптимального функционирования без другого» [252] Zelizer B . Op. cit. P. 79. . Журналистика не только сыграла важную роль в формировании современной исторической профессии [253] Lavoinne Y., Motlow D . Journalists, History and Historians. The Ups and Downs of a Professional Identity // Réseaux. Communication-Technologie-Société. 1994. Vol. 2. № 2. P. 205–221; Мохначева М.П . Журналистика и историческая наука: В 2 кн. М.: РГГУ, 1998. Кн. 1: Журналистика в контексте наукотворчества в России; 1999. Кн. 2: Журналистика и историографическая традиция в России 30–70‐х гг. . Работа журналиста во многом похожа на работу историка: она общедоступна, для нее важны источники информации и их проверка [254] Journalism and Memory. P. 23. . Журналистика вносит вклад в развитие новых знаний о прошлом. Не только газетные и журнальные тексты, представляющие своего рода «первый черновик истории», но и книги, создаваемые журналистами, выступают важным источником знаний о том или ином периоде современной истории. Формирование поля современной истории создает дополнительные импульсы для сближения истории и журналистики, а развитие устной истории сближает журналистов и исследователей, собирающих свидетельства очевидцев времени [255] Chagas V . Grassroots journalists, citizen historians: the interview as journalistic genre and history methodology // Oral History. 2012. Vol. 40. № 2. P. 59–68. .

Становление традиции исторической журналистики в современной России связано с эпохой перестройки. Благодаря публикациям изданий самого разного уровня — от «Огонька» до «Нового мира», от «Коммуниста» до «Московских новостей», — в этот период история оказалась постоянным объектом публичной дискуссии [256] См. об этом: Бордюгов Г.А., Козлов В.А . История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. М.: Политиздат, 1992; Чечель И . «Профессионалы истории» в эру публицистичности: 1985–1991 гг. // Научное сообщество историков России: 20 лет перемен / Под ред. Г. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2011. С. 56–118. . Запрос на переосмысление прошлого стал импульсом для появления первых специализированных исторических изданий, таких как «Наше наследие» или «Родина». В постперестроечный период интерес к истории упал [257] Показательно, что Алексей Миллер характеризует этот период формулой «От перестроечной экзальтации к „безразличию“ 1990-х» ( Миллер А . Историческая политика в России: Новый поворот? // Историческая политика в XXI веке. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 328–367). , но начались попытки восстановить позитивную преемственность в отношении советского прошлого. Например, в ироническом или стебном [258] О феномене стеба см., например: Дубин Б.В . Кружковый стеб и массовые коммуникации: К социологии культурного перехода // Дубин Б.В. Слово – письмо – литература: Очерки по социологии современной культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2001. C. 163–174. ключе, как в проекте «Намедни» Леонида Парфенова, выходившем в 1990-е на канале НТВ [259] Официальный сайт программы: [leonidparfenov.ru/namedni/namedni-nasha-era]. .