Владимир Мавродин - Древняя и средневековая Русь

В течение VII–X вв. наблюдается расселение славян на север и на восток. «Новгородские сопки» ел овен протянулись к Ладожскому озеру, к Белоозеру, к Шексне, Мологе. «Длинные курганы» кривичей появляются на Тверде, в верховьях Волги, в Суздалыцине, а вятичские деревянные срубы обнаружены на Средней Оке и в верховьях Дона. Шли по рекам. Ловать привела к Ильменю, Великая — к Чудскому озеру, в землю чуди. По Волхову и восточному берегу Чудского озера славяне пришли к Ладоге, по Мете — к Белоозеру, в земли веси, по Мологе и Волге — в землю Суздальскую, в землю мери, по Оке — в землю муромы, по Луге — в землю води.

На север шли кривичи и словене, на северо-запад — полочане, ветвь кривичей, на восток — кривичи, вятичи, радимичи и северяне.

Под влиянием продвижения на север славянских поселенцев (явления, совершенно отчетливо установленного археологами) происходят передвижки и в местном населении. Так, например, скорее во второй, чем в первой половине I тысячелетия н. э. в Приладожье появляются первые городища дьякова типа (Ловницкое, Пестовское), принадлежащие продвинувшимся с юга земледельцам и скотоводам. Они смешиваются с автохтонным населением Приладожья, охотниками и рыбаками, сохранившими еще культурные традиции неолита. В этом автохтонном населении мы усматриваем предков лопарей (саамов), обитавших ранее в Приладожье и в Обонежской пятине и оттесненных впоследствии к северу, сохранивших следы своего обитания в специфической материальной культуре и лапоноидном расовом типе аборигенов края.

Характерно отметить, что расселение славян на север, в Приозерной области, шло большими и малыми семьями, обитавшими в небольших открытых, чаще всего односемейных поселках. [162] Равдоникас В. И. Ук. соч. С. 123–124.

Южнее, в низовьях Припяти и Березины, бытуют южнобелорусские городища и северные «поля погребальных урн» — это памятники дреговичей и радимичей. На левом берегу Днепра, в бассейне Десны и Сейма, распространяются городища роменского типа, принадлежащие северянам. Еще южнее, в области Киева, по обе стороны Днепра до VI–VII вв. сохраняются «поля погребальных урн», сменяясь более поздними курганными могильниками конца I тысячелетия н. э. Это территория позднейшей северянской колонизации, земли полян и древлян. К сожалению, более западные области изучены плохо, и памятники V–IX вв. здесь почти неизвестны. [163] Третьяков П. Н . Археологические памятники восточнославянских племен в связи с проблемой этногенеза // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях ИИМК. 1939. Т. II. С. 3–5.

Если район Ильменя, Меты и верховьев Дона не дает права увязывать памятники VI–X вв. («сопки» и курганы с деревянными срубами) с более ранними и считать, таким образом, славянские племена этих областей прямыми потомками древнейших аборигенов края (это отнюдь, конечно, не означает того, что древнейшие обитатели Ильменя, Меты и верховьев Дона не принимали участия в формировании славянства, ассимилируясь с пришельцами из южных, по отношению ко Мете и Ильменю, и западных, если речь идет о Доне, областей), то Днепровско-Деснинский бассейн с периферией дает право говорить о местном происхождении восточных славян. [164] Готье Ю. В . Ук. соч. С. 205 и сл. Этот вывод я сделал на основании любезного указания П. Н. Третьякова, которому и приношу свою благодарность. Такова картина расселения восточнославянских племен по памятникам V–X вв.

Она неполна. Многое еще неизвестно, многое плохо изучено. Но даже и то, что нам стало известно благодаря раскопкам археологов, дает возможность набросать, хотя и весьма неполно, неточно, этнографическую карту русских племен накануне образования Киевского государства.

Проходит два-три столетия. Русь X–XIII вв. — это уже Русь киевских времен, Русь Олега и Игоря, Святослава и Владимира, Ярослава и Мономаха. Но внимательное изучение и систематизация вещественных памятников, летописей, диалектологической карты, топонимики, этнографии, наконец, привлечение свидетельств иностранцев о Руси дают возможность проследить племенные особенности, племенные границы, еще достаточно явственные, хотя и находящиеся в стадии отмирания, когда на смену древним племенам приходят новые политические территориальные границы и особенности. Поэтому когда мы исследуем вещественные памятники IX–XII вв., а именно они со времени А. А. Спицына кладутся в основу археологической карты расселения восточнославянских племен, то приходим к выводу, что локальные особенности, выражающиеся в специфике погребального обряда, вещах, украшениях и т. д., складываются уже в эпоху образования Киевского государства и даже позднее, в период начала феодальной раздробленности, и, следовательно, обусловлены не только племенной общностью, но и экономическими и политическими влияниями, распространяющимися из крупных городских центров, становящихся «стольными градами» древнерусских княжеств. И что в общих чертах погребальных обычаев, предметов обихода, утвари, украшений и т. п. является результатом племенного единства, а что следствием влияния крупных экономических и политических центров-городов, объединяющих вокруг себя земли с разноплеменным населением или разделяющих между собой земли, заселенные одним племенем, — сказать очень трудно. Этим и объясняется полемика между археологами П. Н. Третьяковым и А. В. Арциховским, и совершенно прав М. И. Артамонов, заявляя: «…для этой эпохи было бы правильнее искать в могилах отражение не только племенных, но и чисто территориальных связей», тем более что определяющие признаки — погребальные обычаи и некоторые характерные украшения — не всегда находятся в соответствии друг с другом. [165] Спицын А. А . Расселение древнерусских племен по археологическим данным // Журн. Министерства народ, просвещения. 1899. Т. VIII; Третьяков П. Н . Расселение древнерусских племен по археологическим данным // Сов. археология. 1937. Т. IV; Арциховский А. В . В защиту летописей и курганов // Там же; Его же . Курганы вятичей // Рос. ассоциация науч.-исслед. ин-тов обществ, наук. 1930; Рыбаков Б. А . Радзімічы. Отдельный оттиск. Минск, 1932; Артамонов М. И. Ук. соч. С. 273 и сл. Но тем более заманчивой является попытка под напластованиями, обусловленными политическими объединениями, найти материальные следы племенного единства, подобно тому как в диалектах эпохи феодальной раздробленности обнаружить остатки древних племенных диалектов. В центре Среднего Приднепровья, у Киева, «седоша по Днепру» поляне. Название «поляне» летописец старается объяснить топически — «занеже в поле седяху». [166] Ипатьевская летопись. С. 16. Но это объяснение вряд ли можно принять, так как летописец сам себе противоречит, говоря, что поляне жили «в лесе, на горах, над рекою Днепрьскою». [167] Там же. С. 3, 4, 9. И действительно, окрестности «гор Киевских» в то время были сплошными лесами, и лишь у Роси начиналась безлесная равнина. Попытка увязать наименование полян с парлатами, или спарлатами, со « spori », « spali » или « spoli » Иордана, c Παλος, сыном Εχυθης-а Диодора, и таким образом связать полян с их отдаленными предками скифских и готских времен очень заманчива, но до сих пор остается гипотезой. При современном уровне наших знаний объяснить происхождение названия полян вряд ли возможно.