Рустам Рахматуллин - Две Москвы. Метафизика столицы

Бегство Петра, как некогда Ивана, направилось навстречу Рюрику – в область Приладожья. (И значит, возвращение столицы, власти, ее новый брак с землей, Москвой, заложены в петровский, петербургский проект и неизбежны, как переход варяжской власти из Новгорода в Киев.)

В проекте нового варяжства Петр был последовательнее Ивана. Грозный, тоже пытаясь выйти к северному морю, оставался человеком суши. Петр сделал себя человеком воды. Яузский ботик, возвещая будущее, воскрешал варяжское прошлое. Речное, водное начало против туземного, славянского начала суши, земщины, земли. Петровская подвижность, его метания по карте, воплощали княжеский, доцарский способ поведения – древнейший способ единения страны. О реставрации дружины вокруг Петра и о придворном пьянстве как дружинном поведении писал Сергей Михайлович Соловьев.

«Варягами» Ивана были опричники с их внутренним и внешним отличием от земских. Петр превзошел его и в этом пункте: бритье бород, вся бытовая и наружная вестернизация дворянства так отличили высшее сословие от мужика, как княжеско-боярская аристократия варягов отличалась от местного славянства. Оставив бороду священству, Петр отождествил его с раннеславянским жречеством и выставил против себя как нового и мнимого Владимира – апостола расцерковления.

Удавшийся опричный двор Москвы зовется Петербургом. Город-резиденция, огромный двор бежавшего царя.

Плод разделения, он получил деление в себе. Жестикуляция и, так сказать, градостроительная психология Михайловского замка узнаваемо опричны. Как и психотип императора Павла. Вот третий из эксцентриков на русском троне, после Ивана и Петра. Эксцентрик есть буквально тот, кто помещается вне центра. Эксцентрика и есть опричнина, ее почти буквальный перевод: выход из центра, поведение смещения.

Уже в правление Екатерины гатчинский двор наследника был эксцентричен, опричен ее двору. Достигнув власти, Павел словно переносит Гатчину в столицу: уходит из дворца на новый двор, который именует замком. Он фрондирует против екатерининской элиты. Он окружает себя новой, без метафор орденской, элитой: русскими мальтийцами. Он опасается наследника-царевича, как опасались бы Иван и Петр. Он ожидает заговоров, как они, и, судя по исходу царствования, с неменьшим основанием.

Опричность, эксцентричность Павла отвечает на вопрос, тиран ли он. Павел тиран сословия – дворянства. Полу-тиран.

Парадокс ахматовских стансов – попытка справиться с парадоксом большевизации Кремля. С тем, что новейшие тираны предпочли Кремль другим холмам Москвы, зеркально предпочтениям Ивана и Петра.

Чтобы микробы зверства могли кишеть в Кремле, Ленин впервые сделал его замком. Просто запер Кремль и в нем себя. Зеркально грозненскому опыту Кремля как города без государева двора, ленинский Кремль впервые перестал быть городом, став только «государевым» двором. Черта «двора» впервые совместилась с чертой Кремля. В ней не осталось ни монастырей, ни службы в главных храмах города и царства. В нем появились капища новейшей придворной веры. Кремль стал точкой овладения, а Ленин – новым Рюриком, пришедшим, чтобы овладеть землей, великой и обильной.

Недавняя и современная история Кремля – это история борьбы двух принципов, двух состояний: города и замка. Открытие Кремля по смерти Сталина было победой города, неполнота открытия – победой замка. Город Кремль распахивает Троицкие и приоткрывает Боровицкие ворота – зáмок Кремль удерживает на замкé Никольские, отчасти Спасские, а в Троицких и Боровицких ставит билетеров. Замок повышает цену на билеты, назначает санитарный день и вытесняет за ворота в пять часов.

Чтобы Кремлю стать городом, «двор» должен сократиться в нем до нескольких кварталов. Причем в отсутствие царя – владетеля страны по высшему, чем избирательное, праву – двор избранного президента, то есть первого чиновника, лучше держать не в Государевом дворце. Достаточно восточной стороны Кремля, с чиновным изначально зданием Сената.

В отсутствие Опричного двора образом замка остается дом Пашкова. Он произрос памятью бегств и возвращений.

Великорусские расколы и деления словно берут начало в прамосковских обстоятельствах двоения холма и затруднительности выбора из двух, Ваганьковского и Кремлевского. Есть холм и антихолм, причем последний и не знаешь где выскочит другой раз: Опричным ли двором? Преображенским ли? Интеллигентским ли Арбатом? И хорошо еще, если их только семь, таких холмов.

Пашков дом. Открытое письмо. Начало XX века. Слева купол церкви Николы в Старом Ваганькове. В глубине – Боровицкая башня Кремля

В сакраментальном римском Семихолмии с Ваганьковским холмом сличается Капитолийский, а с Кремлевским – Палатинский, царский холм от Ромула и императорский от Августа.

Иной раз архитекторы Москвы видели это. Так, при закладке Константином Тоном Большого Кремлевского дворца какой-то рецензент нашел, что и размеры, и «соображение пропорций» восходят к палатинским дворцам Цезарей. Действительно, пенсионерской работой Тона в Риме было графическое воссоздание дворцов на Палатине.

Усадьба Петра Пашкова. План

Капитолийская площадь. План

А в постановке и на плане дома капитан-поручика Петра Пашкова проступает микеланджеловский принцип Капитолия. Стояние против и подле царского холма в обоих случаях усугубляется формальным отворотом от него. Поздняя площадь Капитолия отвернута от Палатина и закрыта от него Дворцом сенаторов, чей площадной фасад определенно главный. Вот и лицо Пашкова дома, как ни странно, есть его спина. Парадный двор с оградой и воротами выходит в переулок, а склон холма на стороне Кремля вплоть до советских лет был огражденным парком, без лестничного спуска и видимого выхода на Моховую.

Даже трапецию Капитолийской площади можно узнать на чертеже парадного двора Пашкова дома. Хрестоматийный коридор между двором и главными воротами по переулку соотносим на плане с Кордонатской лестницей, ведущей на Капитолийский холм; лучше сказать, с ее проекцией на плоскость плана. Правда, не совпадают абсолютные размеры: московская усадьба меньше.