Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 3 [litres]

Какое решение принять относительно этих переговоров? Этот вопрос должен был волновать Директорию более всякого другого. Роялистская фракция запальчиво требовала мира, не желая его на самом деле; конституционалисты мечтали о нем искренне, даже ценою некоторых жертв; республиканцы желали мира, но без жертв, и выше всего ставили славу Республики. Они хотели бы полного освобождения Италии и возвращения колоний наших союзников, даже ценой новой кампании. Взгляды пяти директоров предписывались им их положением. Карно и Бартелеми вотировали за принятие условий Англии и Австрии; три других директора поддерживали противное мнение; эти вопросы окончательно перессорили две партии в Директории. Баррас горько упрекал Карно за Леобенские прелиминарии, ратификацию которых тот всячески поддержал. Карно, со своей стороны, сказал, что не следует слишком притеснять Австрию; последнее значило, что для того, чтобы мир был прочен, его условия должны быть умеренны. Но товарищи Карно весьма дурно приняли эти выражения, и Ревбель спросил его, кто он, – министр Австрии или должностное лицо Французской республики.

Получив депеши Бонапарта, три директора хотели немедленно прервать переговоры и начать военные действия. Однако состояние Республики, страх дать новое оружие в руки ее врагов и доставить им предлог говорить, что Директория никогда не заключит мира, – все эти обстоятельства заставили директоров повременить. Они написали Бонапарту, что следует дать переполниться чаше терпения, подождать, пока недобросовестность Австрии будет доказана очевидным образом, и тогда открытие военных действий может быть приписано лишь ей одной.

Вопрос касательно лилльских конференций был не менее затруднителен. В отношении Франции решение было легким: ей возвращали всё, но для Испании, терявшей Тринидад, и для Голландии, терявшей Трикомали, разрешить вопрос было трудно. Карно, которого его новое положение заставляло высказываться за мир, вотировал за эти условия, хотя они были весьма невеликодушны в отношении союзников. Так как Голландией и разделявшими ее партиями были недовольны, то он советовал предоставить ее самой себе и не вмешиваться более в ее участь – совет такой же невеликодушный, как и желание пожертвовать ее колониями.

Пристрастный даже до несправедливости Ревбель горячо стоял за то, чтобы обосноваться в Голландии твердо и сделать из нее провинцию Республики; особенно же он противился принятию статьи, которой Франция отказывалась от мыса Доброй Надежды. Ревбель защищал, как это можно видеть, интересы наших союзников скорее в виду пользы Франции, чем их самих.

Ларевельер, из чувства справедливости принимавший во внимание интересы союзников, отвергал предлагаемые условия на совершенно других основаниях. Он считал постыдным пожертвовать Испанией, которую вовлекли в борьбу совсем для нее чуждую и которую, в вознаграждение за союз, принуждали теперь пожертвовать важной колонией. Он считал столь же постыдным жертвовать Голландией, которую увлекли на путь революции и заботу о судьбе которой на себя возложили. Если бы Голландию в самом деле лишили поддержки Франции, это неминуемо ввергло бы ее в самый гибельный беспорядок. Ларевельер прямо заявил, что Франция была бы ответственна за всю кровь, которая пролилась бы в этом случае. Такая политика была великодушной; но, может быть, она была слишком нерасчетливой.

Оставление союзников показалось постыдным, и потому приняли другое решение. Постановили обратиться к Испании и Голландии, чтобы узнать об их намерениях. Они должны были объявить прямо, желают ли мира ценой жертв, требуемых Англией, и в случае если бы желали продолжения войны – объявить, какие силы предполагают выставить для защиты общих интересов. В Лилль написали, что ответ на предложения Англии не может быть сделан до того, как спросят мнения союзников.

Эти обсуждения окончательно поссорили директоров. Минута катастрофы приближалась; обе партии следовали своему направлению и с каждым днем раздражались всё более и более. Все предлагаемые финансовой комиссией Совета пятисот меры были подправлены, чтобы с некоторыми изменениями их могли принять старейшины. Распоряжения относительно казначейства были слегка изменены: Директория по-прежнему не должна была совершать сделок самостоятельно; не подтверждая, но и не уничтожая различий между обыкновенным и чрезвычайным бюджетом, решили, что расходам на содержание армий всё же должно быть отдано преимущество. Расходование доходов ранее их поступления впредь воспрещалось, но уже сделанные таким образом расходы не считались подлежащими возвращению. Наконец, распоряжения касательно продаж национальных имуществ вносились с важным изменением: векселя, выдаваемые министрами, и боны, выдаваемые поставщиками, должны были приниматься в уплату имуществ, подобно трехчетвертным. Измененные меры были приняты; они уже меньше расстраивали средства казначейства, но всё еще были весьма опасны.

Все карательные законы против священников отменялись; присяга была заменена простым заявлением, в котором священники обязывались подчиняться законам Республики. Вопрос об обрядности богослужения и колоколах был оставлен. Наследства эмигрантов открывались не в пользу государства, а в пользу родственников. Те семейства, которым уже пришлось выплатить государству наследственную часть сына или какого-нибудь родственника, должны были получить вознаграждение из национальных имуществ. Продажа церковных имуществ приостанавливалась.

Наконец, самая важная из всех мер, учреждение национальной гвардии, была вотирована в несколько дней на вышеизложенных основаниях. Гвардия эта составлялась путем выборов. Именно на этой-то мере Пишегрю и его единомышленники основывали осуществление своих планов, а потому они добавили к проекту закона статью, в силу которой следовало приступить к организации гвардии по истечении десяти дней после издания закона: таким образом, они обеспечивали скорое собрание гвардии в Париже.

Директория, со своей стороны, убежденная в неизбежной опасности и по-прежнему предполагая заговор готовым разразиться, приняла самое угрожающее положение. Не один Ожеро был в Париже: вследствие бездействия армий там наблюдался наплыв генералов. В Париж приехал Шерен, начальник штаба Гоша, генералы

Лемуан и Юмбер, командовавшие дивизиями, направленными на Париж; Клебер и Лефевр, находившиеся в отпуске; наконец, Бернадотт, которого Бонапарт послал для представления Директории последних отнятых знамен. Кроме этих высших офицеров, офицеры всех чинов, уволенные в связи с сокращением кадров и добивавшиеся мест, наводняли Париж и высказывались против советов самым угрожающим образом. Значительное число революционеров прибыло из провинций, как они делали это всегда, когда рассчитывали на новое движение.