Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 3 [litres]

На этом не остановились: журналисты были опасны не менее депутатов, и не было средств поразить их судебным порядком. Относительно них решили действовать так же революционно, как и в отношении членов законодательного корпуса. Владельцев, издателей и редакторов сорока двух газет приговорили к ссылке; число газет было так велико потому, что не требовалось никаких условий для издания политической прессы. Этой же участи подверглась и [роялистская] «Ежедневная газета».

Для укрепления власти Директории и восстановления революционных законов, измененных или уничтоженных, были приняты и другие меры. Так, Директории предоставлялось назначение всех судей и муниципальных чиновников в сорока восьми департаментах, выборы в которых были признаны недействительными; депутатские места оставались вакантными. Изъятые статьи известного закона 3 брюмера вновь обретали силу и были даже расширены. Родственники эмигрантов, отрешенные этим законом от исполнения государственных должностей до заключения мира, новым законом лишались этого права и на четыре года после него. Эмигранты, вернувшиеся под предлогом ходатайства об исключении их из списка эмигрантов, должны были в двадцать четыре часа удалиться из общин, в которых находились, и в течение пятнадцати дней – с территории государства. Те из них, кто был бы схвачен по истечении этого срока, должны были быть судимы в двадцать четыре часа.

Законы, возвращавшие сосланных священников, освобождавшие их от присяги и требовавшие от них лишь простого заявления, также аннулировались. Все законы касательно полиции и вероисповеданий восстанавливались. Простого постановления Директории было достаточно, чтобы ссылать священников, образ действий которых был бы признан вредным. В отношении газет Директория получала право прекращать впредь деятельность тех, которые показались бы ей опасными. Политические общества, то есть клубы, разрешались вновь; но Директория получала против них то же оружие, что и против газет: она могла закрыть их в любой момент. Наконец, – что было не менее важно, – организация национальной гвардии приостанавливалась и откладывалась до другого времени.

Ни одна из этих мер не была кровожадна, так как время пролития крови уже прошло; но они предоставляли Директории вполне революционную власть. Они были вотированы в Совете пятисот 4 сентября (18 фрюктидора), вечером. Никто их не оспаривал; некоторые депутаты аплодировали, большинство оставались молчаливыми и покорными. Окончательное заключение по поводу принятых мер подлежало Совету старейшин, заседавших непрерывно и ожидавших предмета для совещаний. Простое чтение предложений и доклада заняло их до утра 5-го. Усталые, они сделали перерыв на несколько часов.

Директория, пребывая в нетерпении получить санкцию старейшин и придать законность совершенному ею государственному перевороту, отправила законодательному корпусу послание. «Директория, – говорилось в этом послании, жертвовала собой для спасения свободы, но она рассчитывает на вас, на то, что вы ее поддержите. Сегодня уже 5-е, а вы еще ничем ей не помогли».

Предложения были немедленно приняты и отправлены правительству. Как только директоры получили этот закон, они поспешили им воспользоваться, желая скорее осуществить свой план и затем восстановить порядок.

Значительное число осужденных к ссылке спаслось бегством. Карно тайно отправился в Швейцарию. Директория желала дать бежать Бартелеми, который, однако, не согласился на это из оснований, приведенных выше. Из всего списка назначили сослать в Гвиану пятнадцать наиболее опасных или виновных; для некоторых из них эта ссылка была так же гибельна, как и смерть. В тот же день депутатов отправили в Рошфор, откуда фрегат должен был перевезти их в Гвиану. Это были Бартелеми, Пишегрю, Вилло, с которыми поступали так вследствие или их влияния, или доказанной виновности; Ровер, по причине известных сношений с роялистской фракцией; Обри, по причине своего значения в партии реакции; Бурдон (из Уазы), Мюрине и Деларю, вследствие их поведения в Совете пятисот; Рамель, по причине его образа действий во главе гренадеров; Доссонвиль из-за обязанностей, которые он исполнял в комиссии инспекторов; Тронсон дю Кудре, Барбе-Марбуа, Лафон-Ладеба, если не вследствие их виновности, то по причине их влияния в Совете старейшин; наконец, Бротье и Ла Вилл еруа, за участие в заговоре. К их сообщнику, Дюверну де Прелю, отнеслись снисходительнее вследствие его сообщений.

Без сомнения, большая часть этого выбора была продиктована ненавистью, так, из этих пятнадцати лиц только Пишегрю и был действительно опасен. Число жертв дошло до шестнадцати вследствие преданности Летелье, слуги Бартелеми, пожелавшего сопровождать своего господина.

Осужденных выслали немедленно, и на пути они подвергались, как это всегда бывает, грубости второстепенных чиновников. Однако Директория немедленно сменила генерала Дютертра, начальника конвоя, когда узнала о его дурном обхождении с арестантами. Сторонники роялизма встретились в ссылке с Бийо-Варенном и Колло д’Эрбуа. Прочие лица, подлежавшие ссылке, были отправлены на остров Олерон.

В течение этих двух дней Париж оставался совершенно спокоен. Только патриоты предместий находили наказание ссылкой слишком мягким; они привыкли к революционным мерам другого рода и, положившись на Барраса и Ожеро, ожидали большего. Группы их подходили к окнам Директории с криками «Да здравствует Республика!», «Да здравствует Директория!», «Да здравствует Баррас!». Они приписывали случившееся Баррасу и желали, чтобы в течение нескольких дней ему дали подавить аристократов. Эти немногочисленные группы нимало не нарушали, однако, спокойствия Парижа. Вандемьерские секционисты, которые, не появись закон 19 фрюктидора, были бы вскоре организованы в национальную гвардию, не имели достаточно энергии, чтобы взяться за оружие; государственный переворот не встретил с их стороны никакого противодействия.

Впрочем, общественное мнение оставалось колеблющимся. Искренние республиканцы хорошо сознавали, что роялистская фракция сделала энергичные меры неизбежными, но они сожалели о нарушении законов и о вмешательстве военной силы; почти даже сомневались в виновности заговорщиков, видя замешанным в их рядах такого человека, как Карно; боялись, что личная ненависть принимала слишком большое участие в решениях Директории. Наконец, считая даже решения необходимыми, они все-таки печалились, и имели полное к тому основание, потому что становилось очевидным, что Конституция, на которую возлагали все надежды, не стала защитой от смут и раздоров.

День 18 фрюктидора