Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 3 [litres]

Выказали глубокую печаль не одни патриоты; дворянство и народ, некогда предпочитавшие Австрию Франции, так как симпатизировали принципам одного правительства и ненавидели принципы другого, в настоящую минуту ощущали пробуждение национальных чувств и выказали к своему древнему отечеству искреннюю привязанность, сделавшую их достойными участия, которого прежде они не внушали. Царило общее отчаяние: одна молодая дама отравилась, а старый дож без чувств упал к ногам австрийского офицера, перед которым должен был принести клятву верности.

Бонапарт обратился к итальянцам с прокламацией, в которой прощался с ними и давал им последние советы. Она была написана тем твердым, благородным и немного напыщенным языком, которым обыкновенно отличались его речи. «Мы дали вам свободу, – обращался он к цизальпинцам, – сумейте ее сохранить. Чтоб быть достойными своей судьбы, издавайте лишь благоразумные и умеренные законы, приводите их в исполнение твердо и энергично; покровительствуйте распространению просвещения и уважайте религию. Не наполняйте ваши войска безродными людьми, но гражданами, разделяющими принципы республики и непосредственно заинтересованными в ее благоденствии. Вам недостает еще сознания силы и чувства собственного достоинства, приличного свободным народам: разделенные и порабощенные в течение долгих веков, вы сами бы не завоевали себе свободы; но через несколько лет, хотя бы вы и были предоставлены самим себе, никто не будет в состоянии вас ее лишить. До тех же пор великая нация защитит вас от нападения соседей, а ее политическая система будет связана с вашей… Через несколько дней я вас оставлю. Лишь приказания моего правительства и настоятельная опасность для Цизальпинской республики могут опять вернуть меня к вам».

Последняя фраза была ответом тем, кто распространял слухи о желании Бонапарта стать королем Ломбардии. Он ни на что не променял бы титула и роли первого генерала Французской республики. Один из австрийских уполномоченных предложил ему от имени императора владение в Германии; Бонапарт отвечал, что не хочет быть обязанным своей фортуной ничему, кроме признательности французской нации. Предугадывал ли он свою будущность? Нет, без сомнения; но и будучи только первым гражданином Республики, он имел право предпочитать это звание всякому другому. Итальянцы провожали его с сожалениями и не без печали наблюдали на своем небосклоне закат этой блестящей звезды.

Бонапарт быстро проехал Пьемонт, направляясь через Швейцарию в Раштатт. На пути его встречали блестящими празднествами и подарками. Государи и народы хотели видеть этого знаменитого воина, в руках которого находились судьбы стольких людей. В Турине король приготовил ему подарки, выражая признательность за поддержку перед Директорией. В Швейцарии, в Ваадте, Бонапарта встретили с энтузиазмом, как освободителя Вальтеллины. Молодые девушки в трехцветных одеждах подносили ему венки. Повсюду можно было увидеть его изречение, столь дорогое Ваадту: «Никакой народ не может быть подданным другого народа». Куда бы ни приходил Бонапарт – всюду теснилась толпа любопытных; при въезде его в города стреляли из пушек. Бернское правительство, с неудовольствием наблюдавшее энтузиазм, внушаемый освободителем Вальтеллины, запретило офицерам салютовать; ему не повиновались.

Прибыв в Раштатт, Бонапарт встретил там всех германских государей, с нетерпением его ожидавших. Он немедленно заставил французских уполномоченных принять положение, соответствующее их поручениям и значению, отказался принять Ферзена, который был послан шведским королем как представитель его на конгрессе Империи: вследствие прежних сношений Ферзена с французским двором, ему не следовало теперь договариваться с Французской республикой. Этот отказ произвел сильное впечатление и доказал постоянное стремление Бонапарта возвысить великую нацию, как он называл ее в своих речах.

Обменявшись ратификациями Кампо-Формийского договора и договорившись относительно передачи Майнца, он решил отправиться в Париж. Бонапарт не находил ничего важного в местных совещаниях, а главное – предвидел бесконечные проволочки, неизбежные при необходимости согласовать пожелания всех мелких германских владетелей. Подобные обязанности были ему не по вкусу; кроме того, он устал; также было весьма естественно торопиться прибыть в Париж и вступить в Капитолий современного Рима. Бонапарт выехал из Раштатта, инкогнито проехал через Францию и прибыл в Париж вечером 5 декабря 1797 года (15 фримера года VI). Он остановился в маленьком домике, купленном им на улице Шантерен.

Этот обладатель громадной гордыни скрывал последнюю с хитроумием женщины. При сдаче Мантуи он лишил себя удовольствия видеть дефилирующим перед ним сдавшегося Вурмзера; в Париже он хотел скрыться в самом темном и скромном жилище. В своей речи, костюме, привычках Бонапарт выказывал простоту, удивлявшую умы и еще более поражавшую их контрастом.

Уведомленный о его прибытии, весь Париж горел нетерпением приветствовать своего генерала. Министр иностранных дел Талейран, к которому Бонапарт чувствовал сильную склонность, пожелал посетить его в тот же вечер. Бонапарт попросил позволения не принимать его и следующим утром сам нанес ему визит. Залы министерства иностранных дел были полны замечательных личностей, спешивших видеть героя. Не обращаясь ни к кому прямо, Бонапарт тем не менее сразу заметил Бугенвиля [34] Луи Антуан де Бугенвиль (1729–1811) – французский мореплаватель. Во время Войны за независимость в США воевал на стороне американцев, разгромил английскую эскадру, был назначен главнокомандующим французскими экспедиционными силами. По возвращении в Париж произведен в вице-адмиралы. – Прим. ред. , подошел к нему и произнес несколько слов, которые, сказанные им лично, должны были произвести глубокое впечатление. Бонапарт уже стал выказывать предпочтение государя к человеку знаменитому и полезному.

Талейран представил Бонапарта директорам. Хотя между Директорией и генералом было достаточно поводов к неудовольствию, однако свидание прошло успешно. Приличия требовали от директоров демонстрации удовольствия, а от генерала – почтительности. Впрочем, заслуги последнего были так велики, а слава так блестяща, что увлечение должно было заставить замолчать неудовольствия.

Для торжественного вручения Кампо-Формийского договора Директория устроила празднество. Местом для него были выбраны не приемные залы Директории, но большой двор в Люксембурге. Сделали всё, чтобы это торжество стало одним из самых внушительных. В глубине двора, на эстраде, у подножия Алтаря Отечества сидели директоры, одетые в римские тоги; ниже них, в креслах, расставленных амфитеатром, – министры, посланники, члены обоих советов, судебные и административные должностные лица. Великолепные трофеи, отбитые у неприятеля знамена, стояли вокруг; стены были украшены трехцветными обоями; на галереях собралось лучшее общество столицы, хоры расположились у ограды; вокруг дворца была расставлена многочисленная артиллерия, которая соединяла свои залпы с музыкой и возгласами зрителей. Для этого дня Шенье составил один из своих лучших гимнов.