Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

Сен-Жюст, не исполнивший слова, данного товарищам, и не прочитавший им свой доклад, стоит на кафедре. Оба Робеспьера, Леба и Кутон сидят рядом. Колло д’Эрбуа занимает президентское кресло. Сен-Жюст заявляет, что ему поручено составить доклад, и получает слово. Он начинает с того, что не принадлежит ни одной фракции, а исключительно только правде, что кафедра для него, как для многих других, может стать Тарпейской скалой [16] В Древнем Риме с этой отвесной скалы с западной стороны Капитолийского холма сбрасывали осужденных на смерть преступников. – Прим. ред. , но он всё равно выскажет свое мнение о вспыхнувших несогласиях. Тальен едва дает ему договорить первую фразу, как уже просит слова для предложения, касающегося порядка, и получает слово. «Республика, – говорит он, – находится в самом бедственном состоянии, и ни один добрый гражданин не может воздержаться от слез по ней. Вчера один член правительства отделился и донес на своих товарищей; сегодня другой явился сюда с тем, чтобы сделать то же. Довольно растравлять наши язвы! Я требую, чтобы завеса, наконец, была сорвана!»

На эти слова отвечают громкие и продолжительные рукоплескания. Это – предзнаменование падения триумвиров. Бийо-Варенн, завладевший кафедрой после Тальена, говорит, что якобинцы вчера устроили мятежное заседание, на которое были призваны убийцы, заявившие о своем намерении перерезать членов Конвента. Обнаруживается общее негодование. «Я вижу теперь на трибунах, – продолжает Бийо-Варенн, – одного из тех людей, которые вчера угрожали честным депутатам. Схватить его!» Указанного человека тотчас же хватают и передают жандармам. Бийо утверждает затем, что Сен-Жюст не имеет права говорить от имени комитетов, потому что не прочел им своего доклада; что настало время для Конвента не бояться, иначе он погибнет. «Нет! Нет! – кричат депутаты, размахивая шляпами. – Конвент не будет бояться и не погибнет!»

Требует слова Леба, но Бийо не уступает ему, и тот волнуется, шумит, добиваясь слова. По требованию депутатов президент призывает его к порядку, но Леба продолжает настаивать. «В Аббатство мятежника!» – кричат несколько монтаньяров. Между тем Бийо продолжает и, бросив всякую сдержанность, говорит, что Робеспьер всегда старался властвовать над комитетами; удалился, когда они восстали против его закона от 22 прериаля; хотел спасти дворянина Лавалетта, заговорщика, действовавшего в Лилле, и не допустил ареста Анрио, сообщника Эбера; что, кроме того, он не допустил ареста секретаря комитета, укравшего 114 тысяч франков, и через свое полицейское бюро арестовал лучший революционный комитет в Париже; что он всегда и во всем исполнял лишь свою волю и хотел сделаться безусловным владыкой всего. Бийо присовокупляет, что мог бы привести еще много других фактов, но достаточно будет сказать, что вчера агенты Робеспьера в Клубе якобинцев – Дюма, Коффиналь и другие – брались вырезать часть Национального конвента.

Пока Бийо перечисляет преступления, в собрании то и дело происходит движение негодования, а Робеспьер, помертвевший от бешенства, встает со своего места и поднимается на ступени кафедры. Он стоит позади Бийо и неистово требует слова.

– Долой тирана! Долой тирана! – раздается со всех концов залы. Дважды повторяется этот грозный крик: собрание наконец осмелилось дать тирану подобающее ему имя. Пока Робеспьер настаивает, на кафедру вбегает Тальен, требует слова и получает его.

– Сию минуту, – говорит он, – я требовал, чтобы завеса была окончательно сорвана. И я вижу, что это уже сделано. Заговорщики разоблачены. Я знал, что моей голове грозила опасность, и – молчал. Но вчера я присутствовал на заседании якобинцев и видел, как образовался отряд нового Кромвеля. Я содрогнулся за родину и вооружился кинжалом, чтобы пронзить тирану грудь, если у Конвента не хватит храбрости издать против него обвинительный декрет!

Тальен показывает кинжал, и собрание встречает его рукоплесканиями. Тогда Тальен предлагает арестовать вождя заговорщиков Анрио. Бийо предлагает арестовать заодно Дюма и некоего Буланже, яростно выступавшего накануне у якобинцев. В ту же минуту принимается соответствующий декрет.

Барер желает выступить с предложениями от комитета, выработанными прошлой ночью. Робеспьер, не сходящий с кафедры, пользуется этим перерывом, чтобы еще раз потребовать слова. Его противники заранее решили не допускать его выступления, чтобы его голос не пробудил в собрании остатки страха или раболепства. С самой вершины Горы они поднимают шум и крик. «Долой! Долой тирана!» – ревут они в то время, как Робеспьер обращается то к президенту, то к собранию. Бареру дают слово, не обращая внимания на Робеспьера. Говорят, что этот человек, который из тщеславия захотел играть главную роль, а теперь по малодушию трусил, приготовил и принес с собой две речи: одну – за Робеспьера, другую – за комитеты. Он пересказал предложение, составленное ночью, – об отмене должности главнокомандующего, о восстановлении закона, в силу которого каждый начальник легиона по очереди получает командование над вооруженными силами Парижа, и, наконец, о возложении на мэра и национального агента ответственности за спокойствие столицы. Этот декрет немедленно принимается, и один из приставов отправляется сообщить его коммуне, подвергаясь при этом величайшим опасностям.

По принятии декрета, предложенного Барером, опять начинается перечисление вин Робеспьера; каждый упрекает его в чем-нибудь. Тальен, потеряв терпение, снова всходит на кафедру и говорит, что надо возвратиться к настоящей сути вопроса. В самом деле, Конвент издал декрет об арестах и обозвал Робеспьера, но никакого решения еще не принял. Тальен замечает, что не следует останавливаться на мелких подробностях жизни тирана, а следует выставить полное его изображение. Он принимается рисовать точный портрет этого ритора, трусливого, медлительного и кровожадного… Робеспьер, задыхаясь от бешенства, прерывает его яростными воплями. Луше восклицает:

– Надо покончить с этим: арестовать Робеспьера!

Лозо прибавляет:

– Под суд обвинителя!

– Под суд! Под суд! – повторяет толпа.

Луше встает и, озираясь кругом, спрашивает, поддерживают ли его.

– Да! да! – отвечают ему сотни голосов.

Робеспьер-младший говорит, не оставляя своего места:

– Я причастен к злодеяниям моего брата; присоедините меня к нему!

На эту преданность едва обращают внимание.

– Арестовать! Арестовать! – раздается со всех сторон.

В эту минуту Робеспьер, всё время бросавшийся то от своего места к президентскому столу, то от стола к своему месту, опять подходит к президенту и просит слова. Но Тюрио, заменивший Колло д’Эрбуа, в ответ только звонит в колокольчик. Тогда Робеспьер обращается к Горе, но встречает там только холодных как лед бывших друзей или разъяренных врагов. Он переводит взоры свои на Равнину.