Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

После долгого перерыва, вызванного рукоплесканиями, Тибодо смело доказывает, что было бы опасно обнародовать конституцию, которой конечно не знают люди, так усердно восхваляющие ее.

– Демократическая конституция, – говорит он – не такая, по которой народ сам отправляет все атрибуты власти…

– Нет! Нет! – кричит множество голосов.

– Это, – продолжает Тибодо, – такая конституция, по которой вследствие справедливого распределения власти народ пользуется свободою, равенством и спокойствием. А всего этого я не вижу в конституции, которая рядом с национальным представительством поставила бы коммуну, вечно захватывающую власть, или крамольников-якобинцев; которая не предоставила бы национальному представительству управление вооруженной силой в местах своих заседаний, стало быть, лишила бы его возможности защищать себя и отстаивать свое достоинство; которая дала бы небольшой части народа право учинять восстания и выворачивать государство вверх дном. Тщетно говорят нам, что органические законы исправят эти недостатки. Простой закон может быть изменен законодательством, а положения такой важности, как те, которые будут заключаться в этих органических законах, должны быть незыблемы, как сама конституция. Притом органические законы сочиняются не в две недели, даже не в месяц, а пока я требую, чтобы конституции не была придана гласность, чтобы власть правительства была значительно усилена и, в случае надобности, были даны новые права Комитету общественного блага.

Тибодо сходит с кафедры среди рукоплесканий, выражающих уважение к смелости его заявления. Тотчас за тем предлагается закрыть прения; президент объявляет голосование по этому вопросу, и собрание почти всё встает, решая его утвердительно. Раздраженные монтаньяры утверждают, что не расслышали слов президента, не знают, что было предложено, – их не слушают. Лежандр требует снаряжения комиссии из одиннадцати человек, которая занялась бы изготовлением органических законов, долженствующих дополнить конституцию. Эта мысль принимается немедленно. Комитеты объявляют, что желают войти с важным докладом, и Сийес всходит на кафедру, чтобы прочесть свой проект чрезвычайного закона для полиции.

Пока все эти сцены разыгрывались в собрании, на улицах было крайне неспокойно. Патриоты из предместьев, не допущенные в залу, разбрелись по площади Карусель и Тюильрийскому саду. Некоторые, сойдя с трибун, рассказывали остальным обо всём, что происходило в зале, но рассказывали неверно, говорили, что просители подверглись поруганиям. Беспорядок вследствие этого только усилился. Одни побежали в предместья с известием, что их депутация в опасности; другие пошли по аллеям сада, толкая перед собой встречающихся им молодых людей; троих даже схватили и бросили в пруд. При виде таких беспорядков Комитет общественной безопасности велел барабанным боем созвать отряды ближайших секций.

Между тем опасность становится серьезной; требуется время, чтобы созвать и собрать секции. Комитет окружен толпой молодых людей, вооруженных тростями и готовых ринуться на патриотов, еще не встречавших сопротивления. Комитет принимает предлагаемую ими помощь и разрешает им восстановить порядок в саду. Они бросаются на группы, кричащие «Да здравствуют якобинцы!», разгоняют их после довольно продолжительной схватки и часть даже оттесняют к дворцу. Некоторые патриоты возвращаются на трибуны и вызывают в них некоторое смятение своим поспешным появлением.

В это самое время Сийес заканчивает свой доклад. Многие голоса требуют отсрочки; Гора кричит: «Это кровавый закон! Это военное положение! Конвент хотят удалить из Парижа!» К этим крикам примешивается шум, причиненный бежавшими из сада. Происходит страшное волнение. «Роялисты режут патриотов!» – кричит кто-то. За дверями слышен шум. Президент надевает шляпу. Значительное большинство собрания говорит, что опасность, предвиденная Сийесом, наступила и надо немедленно утвердить предложенный им закон. Начинается голосование, и закон немедленно принимается громадным большинством при шумных рукоплесканиях. Члены крайней левой стороны отказываются принять участие в этом голосовании. Наконец восстанавливается некоторое спокойствие и появляется возможность хоть отчасти расслышать слова ораторов.

– Конвент обманули! – восклицает Дюгем. – Вот идет Клозель успокоить собрание.

– Мы не нуждаемся в успокоении! – отвечают несколько голосов.

Клозель, однако, заявляет, что добрые граждане пришли заслонить собою национальное представительство. Ему аплодируют.

– Это ты, – говорит ему Рюан, – вызвал эту толпу, чтобы провести этот ужасный закон!

Клозель хочет возразить, но не может добиться, чтобы его выслушали. Тогда начинаются нападки на закон, принятый с такой опрометчивостью.

– Закон принят, – говорит президент, – дела назад не воротишь.

– Здесь заговор с улицей, – заявляет Тальен. – Пусть! Надо снова открыть прения о проекте закона и доказать, что Конвент умеет заниматься своими делами даже в окружении головорезов.

Предложение Тальена принимается, проект Сийеса снова подвергают обсуждению, и прения ведутся уже спокойнее. В то же время и на улице восстанавливается спокойствие. Молодежь, победив якобинцев, просит разрешения представиться собранию; депутация ее принята и заявляет о своих патриотических чувствах и преданности национальному представительству, после чего удаляется, провожаемая рукоплесканиями. Конвент упорствует в своем намерении в этот же день покончить с проектом закона, утверждает его статью за статьей и только в десять часов вечера наконец расходится.

Этот день оставил в обеих партиях уверенность в близости какого-нибудь крупного события. Патриоты, побежденные в Конвенте, избитые палками в Тюильрийском саду, перенесли свою ярость в предместья и там подстрекали народ к восстанию. Депутаты ясно видели, что против них последует покушение, и уже думали о том, чтобы прибегнуть к только что изданному спасительному закону.

Действительно, на следующий день предстояло обсуждение дела не меньшей важности. Конвент в первый раз должен был выслушать Бийо, Колло, Барера и Бадье.

Толпа патриотов и фурий спозаранку явилась с намерением занять трибуны; но молодежь опередила их и не пустила женщин, причем довольно грубо оттесняя их, так что кое-где произошли драки. Но многочисленные патрули, обходившие окрестности дворца, успели сохранить общее спокойствие, и трибуны наполнились без большого беспорядка. С восьми часов утра до полудня весь этот народ забавлялся патриотическими гимнами. Одна сторона пела «Пробуждение народа», другая – «Марсельезу». Наконец президент занял свое кресло среди криков. Подсудимые сели за решеткой, и водворилось глубокое молчание.