Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

В мемуарах «Острова моего детства» известный фотограф Лев Штерн вспоминал о дореволюционном Питере: «Медленно прогуливающиеся по дорожкам дамы в невероятных шляпах… Их спутники — “господины” в плоских соломенных канотье или панамах». В канотье щеголяли даже рабочие: «Кадровые рабочие высокой квалификации, особенно работающие в Петербурге и Москве, одевались по-городскому. Носили тёмные шляпы и котелки… Летом носили соломенные шляпы-канотье, панамы и белые картузы».

Но сама природа не позволяла использовать такого рода шляпы длительное время: весна на севере наступает поздно, лето уходит рано, да и погоды постоянно дождливые — не уступают столице Туманного Альбиона. Уже только поэтому канотье не могло стать постоянным атрибутом хулиганской моды Питера.

Не то — в Одессе! Здесь популярности канотье способствовал не только южный климат, но и оживлённая морская торговля, отчётливо выраженное европейское влияние. Не забудем, что канотье первоначально была шляпой французских моряков, частью их формы. А французы, моряки и Одесса — вещи неразделимые. Затем эта шляпа стала обязательной принадлежностью джентльмена, в ней приходили даже на танцевальные вечера и балы. В канотье и панамах большую часть времени ходила вся пижонская Одесса. Именно над этой модой позднее, уже в начале 30-х, подсмеивались два одессита — Илья Ильф и Евгений Петров в своём романе «Золотой телёнок», рассказывая о старичках — «обломках довоенного коммерческого Черноморска»: «Почти все они были в белых пикейных жилетах и в соломенных шляпах-канотье. Некоторые носили даже шляпы из потемневшей панамской соломы».

Понятно, что и Одесса уголовная щеголяла в канотье. Картуз здесь, как говорится, «не хилял». Заметим, что «соломенную» хулиганскую традицию заложили всё те же французы. Так, мужчин в шляпах-канотье мы видим на натурных картинах 1869 года кисти импрессионистов Моне и Ренуара, изображающих парижский «Лягушатник» — знаменитое кафе на воде, которое размещалось на понтоне, пришвартованном к берегу Сены. Здесь во времена Второй империи царила атмосфера беззаботности и счастья, которую отразили в своих произведениях братья Гонкур, Золя, Мопассан и другие французские писатели. «Лягушатником» кафе прозвали потому, что здесь собирались хорошенькие девицы лёгкого поведения — «лягушки», которые толпами наезжали сюда в компании мелких хулиганов и проходимцев из предместья. Вот как раз эти типы и щеголяли в канотье, подражая молодым спортсменам-гребцам, которые катали по Сене своих подружек.

Шляпа-канотье так «срослась» с образом жизни одесских уголовников, что они не расставались с ней даже в самых необычных ситуациях. Например, когда по просьбе главного одесского жулика и бандита Моисея Винницкого (он же — Мишка Япончик) реввоенсовет 3-й Украинской Советской армии дал «добро» на организацию особого 54-го полка из черноморских уркаганов, форма новых «красноармейцев» была очень оригинальной. Как вспоминал старый одесский чекист Николай Мер: «Впереди Япончик на вороном жеребце и с конными адъютантами по бокам, за ними два еврейских оркестра с Молдаванки, потом шествовала пехота с винтовками и маузерами, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки. Головные уборы самые разные: цилиндры, канотье, фетровые шляпы и кепки».

А в одном из документальных рассказов, действие которых относится уже к периоду нэпа, Лев Шейнин так описывает прибытие в Москву известного одесского взломщика сейфов Ястржембского (он же Романеску, он же Шульц): «На следующее утро мы встречали на Киевском вокзале одесский скорый. Когда поезд подошёл, мы остановились у международного вагона и стали поджидать “адмирала Нельсона”. Он появился в соломенном канотье, с роскошным, перекинутым через руку коверкотовым плащом».

Выходит, соломенная шляпа и клёш лишний раз подтверждают то, что песня «Когда я был мальчишкой» родилась именно в Одессе.

Остаётся последний питерский козырь — финский нож, финка. В самом деле, если говорить о дореволюционных временах, к которым относится создание песни «Когда я был мальчишкой», то мода на ношение финского ножа была распространена прежде всего в северо-западной части Российской империи.

А что такое этот самый финский нож и чем он так выделяется среди своих собратьев? Попробуем разобраться, обратившись к специалистам. Так, автор исследования «Финский нож на гранях времён» Александр Марьянко пишет: «Великое княжество Финляндское входило в состав Российской империи с 1809 по 1917 год. До этого территория Финляндии принадлежала Швеции. Обе страны последовательно проводили политику разоружения коренных жителей, дабы не смущать их наличием оружия и не вводить в соблазн вступления в борьбу за независимость. Очевидно, что такое положение дел не слишком устраивало финнов, и XIX век ознаменовался мощным освободительным движением, олицетворением которого стала финская ножевая культура (puukko-junkkari или haijyt). Более точно этот период датируется 1790–1885 гг. Отношение к её носителям — удалым ножевым бойцам, державшим под контролем деревни в области Похъянмаа, было, по меньшей мере, неоднозначным даже в самой Финляндии. Это были своего рода борцы за свободу и независимость, с одной стороны, и лихие разбойнички — с другой».

По большому счёту, речь идёт об особой породе финских хулиганов. В конце концов, российское хулиганьё тоже было «своего рода борцами за свободу». Правда, в роли «горячих финских парней» большей частью выступали не рабочие (почти за полным отсутствием таковых), а сыновья владельцев крупных хуторских домов (или сами хозяева). Отличительным знаком таких «крутышей» были ножи с наборными рукоятями — Harma Puukko. Мужичьё попроще таскали повсюду национальные ножи без выкрутасов, в основном с деревянными ручками.

Да и как не носить? Ведь ещё в начале XX века Финляндское княжество оставалось аграрным регионом с развитым охотничьим и рыболовецким промыслом. Для этого и служили недорогие, удобные ножи. Самыми популярными считались пуукко (от финского puu — лес). Такой нож — универсальное оружие и орудие «лесных» людей, которое предназначено для разделки и свежевания дичи, потрошения рыбы, работы с деревом — ну, и для хозяйственно-бытовых нужд. Финны владели этим инструментом в совершенстве. «С оттенком гордости они говорят, что специально отбирают у мальчиков на уроках труда их ножи, дабы те приучались работать и другими инструментами», — сообщает Марьянко.

Есть много разновидностей пуукко — в зависимости от местности, мастеров и т. д. Но существует ряд обязательных признаков, отличающих классический финский нож. Для всех пуукко характерен простой клинок, причём обязательно более узкий по отношению к рукояти. Лезвие не обоюдоострое, а режущее лишь с одной стороны, вторая — обух, то есть не заточенная. Подъём лезвия относительно пологий, иногда с небольшим скосом обуха или слегка поднятым кончиком острия. Длина лезвия обычно не превышала 15 см, причём соотношение длины рукояти и клинка варьировалось от 0,5 до 1,5, то есть порою рукоятка была длиннее лезвия, часто — наоборот.