Вольфганг Акунов - Вандалы – оклеветанный народ

На шестой год царствования Гунтамунда остготы во главе с Теодорихом, не только с согласия, но и прямо-таки «по наводке» императора Восточного Рима (даровавшего владыке остготов титул патриция), вторглись в Италию, покоренную различными германскими племенами во главе с гунноскиром Одоакром (тоже получившим в свое время титул патриция от восточноримского императора и управлявшим Италией от его имени). «Римский патриций» — остгот Теодорих — разбил другого «римского патриция» — гунноскира Одоакра (несмотря на то, что сенат Ветхого Рима присягнул тому в верности, как императорскому наместнику). В жизни Италии началась новая эпоха. Хотя Теодорих Остготский (названный впоследствии Великим) был формально «всего лишь» восточноримским полководцем (военным магистром), он самовольно убил доверившегося ему царя Италии Одоакра (при совершенно безобразных обстоятельствах), расправившись и с его близкими, но превратившись, тем не менее, невзирая на это вероломное убийство, со временем, в идола Запада и войдя в германский средневековый эпос в героическом образе «рыцаря без страха и упрека» — Дитриха Бернского («Берном» германцы называли итальянский город Верону, под стенами которой произошло крупнейшее сражение между Теодорихом и Одоакром).

После этой кровавой разборки между двумя «римскими патрициями», гунноскиром и остготом, на земле «римской» Италии, два энергичных полководца и правителя — франк Хлодвиг из рода Меровингов и остгот Теодорих из рода Амалов — стали все сильнее суживать вандальскому царю свободу маневра. Гунтамунд попытался ее расширить, наладив, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, как внешне-, так и внутриполитическим, связи с православными, надеясь добиться их полной нормализации. Но у него это — увы! — никак не получалось. А ведь если бы ему удалось добиться примирения между арианами и православными, он, хоть и не получил бы в их лице хороших воинов, которых мог бы использовать для охраны границ от мавританских набегов, в качестве военных поселенцев или «казаков», зато смог бы стабилизировать прошедший на протяжении жизни многих поколений испытание на прочность фундамент всего царства — церковное управление, сплоченность епископов, единство общин. Мавры, еще не обращенные в ислам, в общем и целом, неплохо относились к православным (если не конвоировали последних, по велению вандальского царя, в места «спецпоселения» — в таких случаях не обходилось без эксцессов, «так ведь служба!»). Из биографии епископа Фульгенция-Фульгентия, жившего в правление вандальских царей Гунтамунда и Тразамунда, известно, однако, что не «свои», «царские», а «дикие» мавры не проявляли враждебности к православным, сосланным арианскими царями в самые глухие места их державы. Данным обстоятельством и собирался воспользоваться Гунтамунд. Он стремился «закопать топор войны», вернуть уважаемых пастырей православной паствы на их епископские кафедры в вандальских городах и. успокоив внутриполитическую жизнь своих провинций, путем примирения религиозных толков, не боясь удара в спину от «внутренних врагов», целиком отдаться борьбе за Сицилию, разделенную, со времен Гейзериха и Одоакра, между вандальским и италийским царствами (возможно, это было завещано ему его воинственным отцом). Сейчас, «задним числом», можно сказать: лучше бы он этого не делал…

Сын Гензона, по меньшей мере, необдуманно (а вообще-то — неразумно) поднявший меч на остготскую Италию, тем самым явно изменил политике, проводимой его предшественником. Видно, он слишком часто смотрел на море. А что можно увидеть, глядя на Внутреннее море со стен Карфагена? Омываемый волнами благодатный, так и манящий к себе, остров Сицилию, лежащий посреди Средиземного моря, как бы делящий этот «мировой океан» античной эпохи на две половины, господствуя над обеими, и одинаково ценный для обитателей островов и берегов обеих его половин.

Во главе остготских войск, занимавших италийскую половину Сицилии после победы Теодориха Остготского над гунноскиром Одоакром, стоял Ансила — отпрыск готского царского рода Амалов, т. е. член правящей Италией династии, подобно тому, как Гунтамунд был членом правящей Африкой династии Астингов. Правда, между противниками существовало существенное различие. Гунтамунд был не только военачальником, но и царем. Поэтому он не отправился из Африки на Сицилию, чтобы возглавить там свои войска, скрестившие оружие с остготами Ансилы. Поначалу вандалам сопутствовал успех, если верить посвященной покорению Сицилии поэме афроримского стихотворца Блоссия Эмилия Драконтия, восславившего в элегическом двустишии военную славу, которую снискал Гунтамунд в войне, знакомой поэту лишь понаслышке. Ибо он был брошен повелителем вандалов в карцер и потому вынужден восхвалять его победу «ин абсентиа» (как говорили римляне, которым не довелось присутствовать при каком-либо событии и быть его очевидцами). Но вскоре военная фортуна изменила Гунтамунду. Своими первоначальными победами вандалы были обязаны внезапности нападения, не раз приносившей успех в аналогичных условиях на Сицилии и корсарам. Однако в долгосрочной перспективе у десантных войск Гунериха не было шансов одолеть хорошо организованные сухопутные войска остготов. Не добившись успеха, Гунтамунду пришлось отозвать своих ратоборцев с Сицилии. Мало того! Вандалы потеряли почти все свои сицилийские владения. К тому же остготы прекратили выплату дани, получаемой дотоле Карфагеном от Равенны, как бы за согласие терпеть присутствие остготских войск и кораблей на Сицилии (о чем в свое время было достигнуто соглашение между Гейзерихом и Одоакром). А прекращение выплаты дани, как в описываемые нами, так и в более поздние времена, было явным признаком того, что сторона, платившая эту дань ранее, больше не боится стороны, которая от нее эту дань получала. Следовательно, вандальское царство при Гунтамунде утратило значительную часть своего могущества и престижа в глазах сопредельных держав.

Это, разумеется, никак не могло укрыться от мавров. Политическая атмосфера во внутренних областях страны, в первую очередь — на южных границах вандальского царства, стала все более заметно изменяться, пока не изменилась совершенно. Причем не только «на дальних выселках», в горах Аврасия (чьи воинственные обитатели-берберы, укрывавшиеся от врага в своих «орлиных гнездах», лепящихся, как пчелиные соты, к испещренным глубокими ущельями и расселинами скалам известнякового плато, ухитрились впоследствии, в отличие от так и не покоривших их вандалов, отбиться от восточноримских войск), но и в «цивилизованной», «культурной» Бизацене, прилегавшей с юга непосредственно к стольному граду вандалов Карфагену. Там сложились условия, напоминающие атмосферу, царившую в позднем Средневековье и в начале Нового времени на австрийских или же казачьих пограничных землях, подвергавшихся набегам турок или же татар. Отдельно стоящие крестьянские дворы, виллы и усадьбы укреплялись, превращаясь в небольшие замки или крепости, селения окружались фортификационными сооружениями (чтобы дать возможность поселянам защищаться, пока не подоспеет помощь из ближайшего города). Следовательно, вандальские военные гарнизоны стали рассматриваться местным населением уже не как завоеватели, а как желанные спасители от наездов грабителей-мавров. Не зря древняя пословица гласит, что «все познается в сравнении».. Прежнее отвращение римского православного населения сельских районов к захватчикам-арианам исчезло. Теперь враги грозили афроримлянам с юга, «дикими варварами» стали считаться уже не германские хозяева Африки, а маврусии-мавры. Вандальская помощь приходила не всегда своевременно, вандальские «силы быстрого реагирования» и «пожарные команды» поспевали не повсюду, немало поместий было опустошено разбойниками-маврами.