Вольфганг Акунов - Вандалы – оклеветанный народ

Расправившись с Ильдирихом, но пощадив его детей, Аммата, младший из братьев Гелимера, поторопился присоединиться к действующей армии. Ибо ему было суждено способствовать победе Велизария, что было совсем не просто. Даже веривший в судьбу не менее слепо, чем язычники-эллины, Прокопий, при написании своей истории вандальского «Рагнарёка» в Константинополе, через девять или двенадцать лет после «долгожданного возвращения Африки в лоно Римской империи», был вынужден немало попотеть над своим сочинением, чтобы сложить такое изобилие крайне счастливых совпадений в мало-мальски стройную систему:

«В тот день Гелимер приказал своему племяннику (? — В. А.) Гибамунду с двумя тысячами вандалов опередить остальное войско и двигаться по местности, расположенной слева ( от «ромейской» походной колонны — В. А .), с тем расчетом, чтобы Аммата из Карфагена, Гелимер (во главе вандальских войск, отозванных им с «мавританского фронта») — с тыла, а Гибамунд — слева, сойдясь вместе, окружили неприятельское («ромейское» — В. А .) войско. В этом тяжелом ( для восточных римлян — В. А. ) случае мне пришлось подивиться мудрости божественной и человеческой. Бог, далеко предвидя будущее, по своему усмотрению определяет, как идти делам; люди же, совершают ли они ошибки или должным образом все обдумывают, не знают, когда что-либо случается, ошиблись ли они либо поступили правильно; они делают это для того, чтобы открыть путь судьбе, ведущей к тому, что было предрешено ранее…»

Действительно, первоначально все складывалось в пользу несомненного и полного успеха вандалов. Мало того! С учетом сложного рельефа местности, даже частичная победа одной стороны должна была неминуемо привести другую сторону к катастрофе. Ибо разыгравшаяся в тот день битва при Дециме и Мегрине произошла в местности, граничившей на западе солончаковой пустыней, на севере — Тунетским (Тунисским) озером, на востоке же — речкой, впадающей в Карфагенский залив. Перед победителем открывался путь на Карфаген, побежденному же, на открытой местности, безлюдной, пустынной, без деревьев и иной растительности (из-за засоленности почвы), ввиду отсутствия естественных прикрытий, где можно было бы, в крайнем случае, закрепиться, не приходилось ждать пощады от преследователей.

Но человек располагает, а Бог — Фройя — располагает. То ли вследствие неясной, в условиях спешки, договоренности между Гелимером и Амматой, то ли из-за неверно переданного Аммате царским гонцом приказа Гелимера, самый младший, самый любимый брат Гелимера выступил из Карфагена столь поспешно, что даже не дождался подхода своих основных сил. В сопровождении лишь немногих воинов, севших на коней так же молниеносно, как он сам, Аммата поскакал навстречу приближавшемуся неприятелю, чтобы остановить его как можно дальше от столицы. Конечно, в мужестве Аммате не откажешь. Но его уверенность в собственных силах была явно чрезмерной. Все его сопровождение состояло из пары десятков всадников, а остальные воины Амматы выступили из Карфагена по его следам и двинулись на юг, чтобы нагнать своего военачальника, много позднее, да и то не правильным походным строем, а отдельными, разрозненными группами.

Ах, если бы стремительный Аммата остановился где-нибудь в пути, чтобы передохнуть, дождаться своих главных сил, привести свой отряд в порядок! Но история не знает сослагательного наклонения. С другой стороны, несправедливо было бы требовать слишком многого от юного вандальского царевича, знакомого с римлянами лишь в лице местных православных епископов или писцов, не знакомых с боевыми приемами служивших под «ромейскими» знаменами гуннов и герулов? Вот он и помчался с горсткой «вернейших из верных», «храбрецов и резвецов, красоты и узорочья вандальского», прямиком на авангард армии стратига Велизария, состоявший из ветеранов-пехотинцев под командованием оптиона Иоанна Армянина — «человека, в высшей степени разумного и храброго» ( Прокопий ), которому предстояло совершить еще немало громких подвигов на африканской земле. Аммате удалось убить двенадцать самых храбрых римских пехотинцев, сражавшихся в первых рядах, после чего, однако же, «он пал и сам, проявив себя в этом деле как прекрасный воин» («Война с вандалами »). Эта оценка доблести вандальского царевича из уст Прокопия, представителя противной стороны, поистине, многого стоит. Тем более, что Аммата был не последним вандалом, павшим в этой войне за Африку. Да и вообще не последним германцем, павшим смертью героя в завершивших «германский период позднеантичной истории» войнах с «ромейскими» реваншистами, вознамерившимися силой возвратить себе власть над «миром». Вскоре столь же геройски пали, в боях за Италию, отважные остготы Тотила и Тейя… Впрочем, если вдуматься — что пользы было в этом героизме? Все равно ведь победили не вирильные и маскулинные германские герои, а «ромейские» кастраты Иоанн, Нарзес и «иже с ними»…

Не тратя время на обирание трупов и захват пленных, оптион Иоанн со своими людьми бросились в погоню за вандальскими беглецами по дороге на Карфаген, по которой поднятый по тревоге карфагенский гарнизон шел, разрозненными отрядами, навстречу «ромеям». Шел фактически, на заклание, ибо подтягивался к месту схватки постепенно группками по двадцать-тридцать воинов. Не зная обстановки, они оказывались перед лицом атаковавших их в победном опьянении, залитых кровью римских ипаспистов. Не в силах оказать сопротивление, вандалы показали тыл и обратились вспять, под защиту карфагенских стен. «Ромеи» гнали безоружных «варваров» перед собой, словно овечье стадо. В тот день «ромейские» мечи сняли богатую, кровавую жатву — как на самой дороге, так и слева, да и справа от нее. Вся местность была густо усеяна телами вандалов, пытавшихся найти спасенье в бегстве, оказавшимся для них, однако, «гиблым» (как писал Эсхил в своей трагедии «Персы»).

Между тем настал условленный час битвы, и Гибамунд, в соответствии с полученным приказом, напал на фланговое прикрытие «ромейского» войска — шесть сотен гуннов-«массагетов», гнавших своих скакунов по необозримым ливийским просторам, не имея визуального контакта с главными силами восточных римлян и ничего не зная о самоубийственной стычке всадников Амматы с пешим отрядом армянина Иоанна. Грозный гуннский «царь-батюшка» Аттила давно умер. Его многочисленные сыновья (чье точное число не известно до сих пор), рассеялись, каждый со своим «народом-войском», по юго-восточной Европе. Некоторые из них, решив вести мирную жизнь, увели остатки своих гуннов на территорию позднейшей Добруджи. Другие истощили свои силы в кровавой борьбе с готами и гепидами за гуннское наследие. Однако многие возвратились к той жизни, которую вели до того, как, собравший их в единый кулак, «Бич Божий» Аттила, указал им общую, высшую цель — борьбу за мировое господство. Гуннских воинов ценили за храбрость и боевое мастерство. И потому они с большой охотой шли служить, за хорошее жалованье, в наемные отряды «федератов» армии восточноримских императоров. Гуннские «федераты» на восточноримской службе были не просто конными лучниками, а «многофункциональными» боевыми единицами, удачно сочетавшими в себе стрелковую и ударную мощь. Согласно «Войне с персами» Прокопия Кесарийского, «ромейские» гунны шли в бой на врагов империи не с голым торсом (как их иногда изображают), а одетые в панцирь, с поножами на ногах, с подвешенным за спиной щитом, которым могли закрывать лицо и шею, вооруженные луком и стрелами, копьем и мечом. «Они прекрасные наездники и могут без труда на полном скаку натягивать лук и пускать стрелы в обе стороны, как в бегущего от них, так и преследующего их неприятеля. Лук они поднимают до лба, а тетиву натягивают до правого уха, отчего стрела пускается с такой мощью, что всегда поражает того, в кого попадает, и ни щит, ни панцирь не может отвратить ее смертельного удара» (бедные вандалы! — В. А.).