Майкл Ко - Разгадка кода майя: как ученые расшифровали письменность древней цивилизации

Было бы легко изобразить Гудмана эдаким приграничным бандитом наподобие персонажей из твеновской «Знаменитой скачущей лягушки из Калавераса», но он действительно внес в майянистику ценный вклад. Во-первых, календарные таблицы, которые он опубликовал у Моудсли, все еще используются учеными, работающими с датами майя. Во-вторых, его несомненной заслугой было открытие лицевых вариантов цифр, которые могут заменить обычные числа, записанные при помощи точек и палочек в датах по долгому счету (рис. 24). Но гораздо более значимым, чем это, была статья, озаглавленная «Даты майя», вышедшая в 1905 году в журнале «American Anthropologist» [23], в которой была предложена корреляция между майяским долгим счетом и нашим собственным календарем, подкрепленная убедительными доказательствами из Ланды и других колониальных источников, а также из кодексов. Это было поразительное достижение не столько для дешифровки письменности, сколько для истории культуры майя в целом. До расчетов Гудмана даты майяского долгого счета на классических монументах для исследователей «плавали»: научный мир не знал точно, какие столетия охватывала история Копана или когда была записана последняя дата по долгому счету, означавшая конец классического периода.

Подобно многим великим открытиям (таким как закон наследственности Менделя, например) открытие Гудмана было осмеяно и забыто на долгие годы, пока юкатанский ученый Хуан Мартинес Эрнандес не вернулся к нему в 1926 году, представив дополнительные доказательства верности гудмановских расчетов, а Эрик Томпсон чуть позднее не исправил их на три дня [24]. Несмотря на пролитые в спорах океаны чернил, сейчас нет ни малейшего сомнения в том, что эти трое: Гудман, Мартинес и Томпсон – авторы так называемой корреляции ГМТ – были правы. И если сегодня мы говорим, к примеру, что Йаш-Пасах, царь Копана, умер 10 февраля 820 года по Юлианскому календарю, это было именно 10 февраля 820 года. Дело Гудмана живет.

В автобиографии, надиктованной в 1906 году, Марк Твен дал своем бывшему работодателю несколько ироничную характеристику:

«Джо был здесь год назад, и я его видел. Он живет в калифорнийском саду – в Аламеде. До этого приезда на восток он посвятил двенадцать лет своей жизни весьма малообещающему, трудному и неподатливому исследованию, какое когда-либо затевалось со времен Шампольона, ибо он задался целью выяснить, что означают те скульптуры, которые находят в лесах Центральной Америки. И он действительно это выяснил и опубликовал большую книгу, результат своего двенадцатилетнего исследования. В этой книге он дает толкования иероглифов – и его позиция в качестве успешного исследователя в этом сложном деле признана специалистами в Лондоне, Берлине и где-то еще. Но он и сейчас известен не более, чем прежде, – только той группе людей» [25] [79] Перевод Н. Кудашевой. .

Однако последнее слово осталось все же за Гудманом. Когда Твен умер в апреле 1910 года, Гудман сказал Альберту Бигелоу Пейну, первому биографу великого писателя: «Я огорчен – и все же рад, что Марк так хорошо закончил. Бог знает, как сильно я боялся, что кто-нибудь будет выставлять его в копеечном балагане до конца» [26].

В начавшейся на рубеже XIX и XX века великой эре документации памятников майя первое место несомненно принадлежит Моудсли: работа над надписями майя началась с него. Его примеру последовал Теоберт Малер (1842–1915), австриец немецкого происхождения, архитектор, инженер-строитель, человек талантливый, но невыносимый в общении [27]. Превосходный фотограф, использовавший, как и Моудсли, широкоформатную камеру с мокроколлоидными пластинками вместо совершенно неудовлетворительных 35-миллиметровых пленок более поздних поколений майянистов, Малер запечатлел в мельчайших подробностях стелы и притолоки целого ряда найденных им городов, о которых даже мечтать не могли первые исследователи майя.

Рис. 24. Лицевые варианты майяских цифр с их эквивалентами на юкатекском языке.

К 1890-м годам в обиход американцев вошла жевательная резинка, и опытные сборщики чикле [80] Чикле – млечный сок вечнозеленого дерева саподиллы, растущего в северной части Гватемалы, Белизе и на полуострове Юкатан в Мексике. , основного ингредиента жвачки, начали добычу в лесах Южных низменностей области майя. Чиклерос, как называли этих сборщиков, представляли собой группу пустоголовых, но смелых негодяев (я знавал некоторых из них), которые прорубили сотни троп через Петен и нашли десятки неизвестных до сих пор городов майя. То был мир, не открытый Стефенсом, Казервудом, Вальдеком и даже Моудсли, и его пионером был Малер. Известный в Бостоне оригинал Чарльз Пикеринг Боудич, финансист и ученый, специалист по эпиграфике майя, бывший спонсором центральноамериканских исследований в музее археологии и этнологии Пибоди Гарвардского университета, нанял австрийца для изучения таких памятников, как Йашчилан, Пьедрас-Неграс, Сейбаль, Тикаль и Наранхо. Начиная с 1901-го и до 1911 года, когда раздраженный Боудич срезал строптивому Малеру финансирование, малеровские великолепные фотографии монументов майя публиковались в «Записках музея Пибоди» [28]. Хотя, в отличие от «Биологии Центральной Америки», эти иллюстрации не сопровождались прорисовками, возможно, это было даже хорошо, так как Малер был ужасным рисовальщиком и слабо представлял себе, как должны выглядеть иероглифы майя. Сомневаюсь, что он вообще знал, что такое дата по долгому счету. Но его замечательная серия снимков дополняет серию Моудсли: обе составляют полноценный корпус и наряду с опубликованными кодексами майя создают основу, на которую опирались успешные дешифровки нашего времени.

Пиррова победа – это победа, которая стоит слишком дорого. Именно таков был результат битвы, которая бушевала в конце XIX – начале ХХ веков между двумя враждующими лагерями. С одной стороны, во Франции и Соединенных Штатах были те, кто серьезно относился к «алфавиту» Ланды и считал письменность майя в значительной степени фонетической. На другой стороне находились те, кто высмеивал «алфавит» Ланды и по сути придерживался взглядов Афанасия Кирхера на иероглифы как «рисуночное письмо», или «идеограммы», что бы за этим ни скрывалось. Кирхерианцы выиграли это сражение, но ценой победы стала полувековая задержка в дешифровке.

Первый залп в этой битве был дан неутомимым Брассёром де Бурбуром, чьи неудачные попытки прочитать Троанский кодекс, используя «алфавит» Ланды, уже обсуждались. Брассёр попал в ту же ловушку, что и за шестьдесят лет до него шведский дипломат Окерблад, который пытался прочесть надпись на Розеттском камне. Поскольку несколько слов, дешифрованных Окербладом в демотическом тексте, были написаны алфавитным способом, он пришел к выводу, что вся система письма была исключительно алфавитной [29]. Но в этом талантливый швед ошибся: письменность была логофонетической.