Любовь Ульянова - Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

В конце концов вся вина сваливается на какого-нибудь градоначальника, губернатора, обер-полицмейстера, или что еще хуже на какого-нибудь несчастного начальника охранного отделения, который в своих интересах будто бы склонен все раздувать и преувеличивать ("провокация"), а правительство дескать в стороне, оно, мол, в сущности, ничего особенно против не имеет, оно даже "сочувствует"… Правительство как бы спешит расшаркаться и извиниться за что-то перед "обществом", и совершенно понятно, что это пресловутое "общество" за это ему платит презрением, т.к. для всех становится очевидным, что правительство само не ведает, что творит, сегодня сажая зря людей в тюрьмы, а завтра также зря выпуская их на свободу. Да и посудите сами, Ваше Превосходительство, какого же уважения может ожидать правительство, которое чуть ли не ежедневно меняет свою систему, точно в зависимости от погоды: сегодня суровые Временные правила о солдатчине, а 8 месяцев спустя после их издания непосредственно за выстрелом Карповича (революционер, стрелявший в министра народного просвещения Н.П. Боголепова и смертельно его ранивший. – Л.У .) и бурной демонстрации 4 марта 1901 г., вызвавшей сочувственные протесты «общества» – нарождается система «сердечного попечения». Иллюзии быстро развеиваются и в феврале 1902 г. на смену «сердечному попечению» появляются Архангельская тюрьма и Восточная Сибирь, а немедленно вслед за выстрелом Балмашева (убийца министра внутренних дел Д.С. Сипягина, член Боевой организации партии социалистов-революционеров. – Л.У. ) торжествует система на мотив «прийдите ко мне все труждающиеся и обремененные»… Правительство широко раскрывает объятья, в которые никто однако бросаться не спешит… Затем возникает система огульных прошений, освобождений и возвращений. Ну разве можно яснее подсказывать революционерам: «Стреляйте, стреляйте, голубчики, если будете продолжать, достреляетесь до конституции». Балмашев в своем последнем слове назвал правительство своим «пособником». Это не совсем верно, верно было бы, если бы он назвал правительство своим «подстрекателем» и после всего этого еще хотят разыскивать «организацию», когда своим попустительством правительство ее создает» 1029.

Независимо от своих взглядов – более «либеральных» или более «консервативных» – чины политического сыска полагали, что способность власти равноудаляться от позиции различных групп в обществе и от «общественного мнения» в целом является необходимым основанием для проведения реформ, т.е. развития страны, а не для консервации или поддержания статус-кво 1030. Чаще всего в Департаменте полиции и охранных отделениях обращали внимание на непоследовательность кадровой политики в отношении министерств внутренних дел, юстиции, просвещения и, соответственно, противоречивости в направлениях и их деятельности, и в позиции самого императора, а в ГЖУ то же самое писали по поводу губернской администрации 1031.

Приведу лишь один пример из множества, вызвавший бурную переписку видных деятелей политической полиции между собой – ситуация со спектаклем «Контрабандисты» в театре А.С. Суворина: во время премьеры спектакля студенты под влиянием кружка князя В.В. Барятинского устроили беспорядки в зале, после чего местная власть распорядилась о снятии пьесы из репертуара. С.В. Зубатов еще накануне снятия пьесы писал: «Индифферентизм к таким вещам может легко породить полный политический разврат. Спустить этот инцидент – значит, расписаться в полученной оплеухе. Кто же власть? Кто охраняет право частных лиц и групп как не власть? Не голое ли насилие учинили скандалисты над Сувориным, театром и артистами, получившими от установленных властей п р а в о (разрядка в тексте. – Л.У .) на постановку пьесы. Если власть окажется бессильной защитить от них дарованное ею право, то, что же Россия – отживающая страна. Накануне она что ли переворота?… Да ведь это бездействие власти – приведет в уныние всякого благонамеренного человека и даже озлит его: не повиноваться же в самом деле шайке мальчишек с деканатами-руководителями во главе. Нет, надо виновных вздуть, да покрепче, а то раскачаете и другие города… Неужели пьесу снимут? Ведь это показать свое бессилие – опасная вещь для будущего». Аналогичную критическую позицию по данному поводу независимо друг от друга заняли директор Департамента полиции С.Э. Зволянский, влиятельный секретный агент М.И. Гурович, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения В.М. Пирамидов 1032.

В начале ХХ в. представление чинов политической полиции о слабости власти всё чаще органично увязывалось с ощущением о надвигающейся революции 1033, что означает, в свою очередь, – это был «страх» не идеологического свойства (проигрыш самодержавно-охранительной идеологии), а институционального (развал государственной системы). Говоря другими словами, оппозиционное общественное мнение было важно не столько своими идейно-идеологическими предпочтениями, сколько тем, что исключительная ориентация власти на него лишала государство собственных оснований легитимности. Следствием этого было ощущение институционального одиночества политического сыска в системе отношений «власть – общество», что парадоксальным образом лишало его возможности легитимно действовать от имени той же власти в критических ситуациях. Тема одиночества – один из важных рефренов в делопроизводственной переписке этой государственной структуры начала ХХ в. В 1905 г. этот мотив часто использовался в документах в качестве внутренней объяснительной модели нарастания революционных событий 1034, которые первоначально, как известно, вызвали растерянность и отсутствие внятной и однозначной реакции со стороны власти.

Этот вывод ничуть не противоречит неоднократно озвученному в данном исследовании утверждению, что отсутствие юридического признания легального политического пространства было существенной проблемой для Департамента полиции. Деятели политического сыска, в первую очередь его руководящей инстанции, а также отчасти и охранных отделений, были не только психологически готовы к Манифесту 17 октября 1905 г., но и были заинтересованы в легализации политики как таковой – ведь это привело к исчезновению двусмысленности в их работе с разнообразными формами публичной общественной активности; двусмысленности, когда нормативно-правовая база «самодержавного» государства отражала уже не существовавшее положение вещей. Подобные настроения, весьма устойчивые в недрах политического сыска, вероятно, могут объяснить и деятельность начала осени 1905 г. заведующего всей политической частью Департамента полиции П.И. Рачковского (август 1905 – начало 1906 гг.) и близкого к нему петербургского генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, когда они стали активными союзниками С.Ю. Витте в вопросе «дарования политических свобод» – шаг, оцененный многими современниками как «интриганство» и «двуличие» и, во всяком случае, непонятый историками, ведь тот же Трепов прославился фразой «патронов не жалеть, холостых залпов не давать» 1035.