Любовь Ульянова - Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Жандарм и в будущем начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов в своих воспоминаниях, созданных после революции, также отмечал, что жандармская, розыскная, осведомительная работа могла действовать только на подпольное революционное движение, но не на «общественно-политическую жизнь страны», которая «шла своим чередом». Правда, по его мнению, особую угрозу эта жизнь стала представлять только в годы Первой мировой войны, став главной причиной революций 1917 г. 1002

В целом в отношении как «либералов» (в трактовке деятелей политического сыска) Г.К. Градовского, М.М. Ковалевского, С.А. Муромцева, братьев П.А. и А.А. Бакуниных, Ф.И. Родичева 1003, так и некоторых более «радикальных» деятелей (М.И. Петрункевич, Д.И. Шаховской и др.) Департамент полиции так и не вышел за пределы пассивного наблюдения и личных переговоров 1004, а в массовом порядке административные меры в отношении общественных деятелей, наложенные Особым совещанием, были применены, по сути, только после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г., и коснулись они группы, названной в Департаменте полиции «радикально-оппозиционной».

Завершая анализ карательно-репрессивной стратегии политического сыска, стоит остановиться на ее переплетении с теми формами взаимодействия, которые не были зафиксированы в нормативной базе, однако активно использовались деятелями общественного движения для давления на политический сыск – как прямого (обращение к руководству Департамента полиции), так и опосредованного (обращение к «знакомым» в других государственных структурах). Речь идет о ходатайствах, которые общественные деятели подавали так часто, что можно говорить о практике, стоявшей за пределами правового поля. Удовлетворение же этих ходатайств (или же их неудовлетворение) также было своего рода коммуникативной стратегией чинов политической полиции. В целом эту ситуацию можно охарактеризовать как своеобразный «обоюдный сговор» о допустимом поведении – и этот сговор стоял за пределами правовой регламентации.

С одной стороны, чины политического сыска создавали из такой игры целую систему «милости». Так, С.А. Муромцев в 1889 г. не стал сопротивляться давлению со стороны власти – и сложил с себя полномочия гласного, но спустя непродолжительное время подал ходатайство о восстановлении в прежнем положении, и ходатайство было удовлетворено 1005. Влиятельный секретный агент М.И. Гурович, про которого шла речь выше, предлагая регулярное «переписывание» участников вечеринок полицией, объяснял: это «заставит их после 3–4 последовательных переписей держаться осторожнее и избегать частых встреч с полицией, тем более что все эти Милюковы и им подобные живут в столице не по праву, а из милости» 1006. П.Н. Милюков, действительно, получил разрешение на проживание в столице после двух ходатайств (сентябрь и ноябрь 1898 г.) 1007.

С другой стороны, подобный неправовой диалог давал возможность служащим Департамента полиции манипулировать информацией в зависимости от ситуации. Так, в записке ноября 1899 г. о разрешении П.Н. Милюкову жительства в Санкт-Петербурге (жительство было запрещено Милюкову в 1895 г.), подготовленной делопроизводителем П.Н. Лемтюжниковым и подписанной директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, говорилось: «Во время пребывания за границей Милюков ни в чем предосудительном замечен не был… Департамент полиции полагал бы возможным дозволить ему, Милюкову, постоянное жительство в Санкт-Петербурге и Санкт-Петербургской губернии». Однако в 1901 г., обосновывая необходимость закрытия Общества помощи в чтении больным и бедным, о пребывании Милюкова за границей тот же Зволянский писал нечто противоположное: «По прибытии в Болгарию Милюков немедленно вступил в сношения с эмигрантами-революционерами» 1008.

При этом общественные деятели использовали в ходатайствах понятие «законности», которое при этом называлось главным критерием деятельности структур политического сыска 1009, что можно счесть элементом игры уже со стороны общественности.

А.И. Иванчин-Писарев в своих воспоминаниях о П.Н. Дурново привел несколько историй о его «устойчивости» и непреклонности к различным ходатайствам высокопоставленных лиц, но единожды сдавшегося в этом вопросе под влиянием одной дамы, расположение которой Дурново боялся потерять 1010.

Сама по себе практика покровительства ходатайствующим и просителям оценивалась в политической полиции как «либеральничанье». Так, А.П. Мартынов писал о помощнике начальника Саратовского ГЖУ подполковнике Джакели в 1907 г.: «Джакели был болтлив, завел знакомства неразборчиво, и вскоре получилось, что левые элементы в Саратове стали рассчитывать на содействие в их ходатайствах за арестованных именно полковника Джакели. Джакели оказался “либеральным”. Эта репутация быстро за ним утвердилась, а на делах, которые попадали к его производству, стало сказываться его “критическое” отношение к деятельности охранного отделения» 1011.

О роли ходатайств в общей системе коммуникаций по линии «власть – общество» говорит записка заведующего Особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаева 1902 г.: «Позволю себе коснуться… вопроса… о крайней податливости к ходатайствам за революционеров разных высокопоставленных лиц. Обыкновенно эти лица совершенно не знают или очень мало знают тех людей, за которых просят, а действуют в громадном большинстве случаев по чужим ходатайствам. Добившись освобождения или прощения их протеже, высокопоставленные лица, рассыпавшись в благодарностях, возвращаются в свою среду и там в интимных беседах весьма не благоприятно отзываются о направлении Министерства внутренних дел, вполне логично по своему рассуждая, что если бы лицо, за которое они просили, было действительно виновато, то не помогли бы никакие просьбы, между тем стоило сказать слово и вот… Следовательно, государственная полиция действует зря, без достаточных оснований. В таком же виде слухи о деятельности государственной полиции доходят до двора, а оттуда восходят далее» 1012.

Именно таким образом выглядела ситуация с привлечением видных общественных деятелей (из группы, названной в Департаменте полиции «радикально-оппозиционной») к административной ответственности в мае-июне 1901 г. – массовые (в отношении 62 лиц) наказания, наложенные Особым совещанием, вызвали столь же массовую реакцию тех, кто попал под эти наказания.

После переговоров А.М. Калмыковой с директором Департамента полиции С.Э. Зволянским и шефом жандармов П.Д. Святополк-Мирским ей был разрешен выезд за границу вместо административной высылки из столицы 1013. В.В. Хижнякову запретили жительство в Черниговской губернии, но по его ходатайству разрешили жить в собственном имении в этой же губернии, что фактически нивелировало решение о его административной высылке 1014. В.В. Водовозову было разрешено проживание в Москве в связи с необходимостью ухаживать за больной матерью 1015. С Г.А. Фальборка уже в 1902 г. после двух ходатайств был снят гласный надзор «с разрешением повсеместного в империи жительства» 1016. Аналогично завершились попытки применения административных мер к В.Г. Короленко 1017, Ф.И. Родичеву 1018, П.Ф. Лесгафту 1019, П.Н. Милюкову 1020, Н.А. Рубакину 1021. Наиболее известна в литературе история с П.Б. Струве, которому «вследствие прошения жены… о необходимости для лечения болезни выехать за границу и пользоваться во время поездки попечением мужа» министр внутренних дел разрешил выезд 1022. Вскоре после этого «выезда» Струве основал в Штутгарте журнал «Освобождение» 1023, ставший точкой сборки оппозиционного общественного мнения.