Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Как видим, «Кодекс Кларендона» фактически установил ценз по признаку религиозной принадлежности для занятия должностей и получения степеней в университетах, а также затруднял, если не сказать запрещал, богослужения не по англиканскому образцу. С. Шама писал: «Так — удивительным образом — должна была уйти целая культура наставления и проповеди, моления и пения, культура, ярко окрасившая веру и политику на протяжении жизни, по меньшей мере, двух поколений… Превращение яркой визуальной и звуковой культуры в семейное кабинетное моление — один из печальных актов исчезновения в английской истории. Но это было не всегда и не во всем. Диссентерское христианство выживет и возродится (особенно в следующем столетии). Насильственное уничтожение кальвинизма рекрутирует новых людей в свободные от подозрений в политических пристрастиях нонконформистские церкви, подобные квакерской. Пути, по которым пойдет британская история, были непостижимы для самоуверенных епископов и кавалеров, готовивших „Кодекс Кларендона“. Они не уничтожили пуританизм, но переместили его в места, такие как Белфаст и Бостон, откуда он принесет много бед британской монархии» [91, 259–260 ]. В краткосрочной перспективе, непосредственно после того, как религиозное устройство Реставрации утвердилось, а высокоцерковники установили господство в парламенте и в стране, накал ненависти к диссентерам начал снижаться, смещаясь в направлении католиков.

В отношениях Хайда с его прежним товарищем Уайтлоком проблема веры тоже всплывала. Как видно из дневника Уайтлока, он периодически посещал канцлера, и тот был, как правило, вежлив, но не всегда сердечен. В некоторых случаях присутствовали другие лица, в том числе Шелдон или прокурор Финч. Уайтлок изложил содержание некоторых бесед. Из них видно, что он продолжал вызывать подозрения. В январе 1661 года, после восстания Веннера, казненного тем же способом, как цареубийцы, Хайд вызвал Уайтлока к себе, «был очень добр» и заметил: поскольку тот живет на Колмен-стрит, где начались недавние беспорядки, был замечен среди фанатиков, которых много в этом городе, то его враги сказали королю, что он выбрал это место, чтобы советовать в их заговорах. Для его безопасности лучше сменить место жительства [19, 623 ]. Между маем 1661 и апрелем 1662 года Уайтлок несколько раз встречался с канцлером и говорил в защиту нонконформистов, особенно индепендентов, основываясь на свободе совести. По-видимому, сначала взгляды Уайтлока не особенно его беспокоили, поскольку сохранялась надежда на смягчение церковной политики парламента. В марте 1662 года Хайд даже попросил Уайтлока привести к нему священников-индепендентов, что тот и сделал. Хайд рассуждал с пасторами Томасом Гудвином и Томасом Мэлори о свободе веры, убеждая, что он их друг и обещая заверить короля, что они не враги. После часовой беседы собеседники были вежливо отпущены, но вслед за этим, как писал Уайтлок, канцлер доказал, что он — «главнейший враг им и их взглядам» [97, 235 ]. Это суждение Уайтлока не совсем справедливо, ибо не Карл и не канцлер, а парламент инициировал законы, запретившие диссентерам публичные богослужения. Через несколько недель Мэлори откажется принести клятву ко дню Св. Варфоломея и будет лишен права проповедовать. Еще одним индепендентским проповедником, с которым Уайтлок познакомил Хайда, был Джон Оуэн, который был близко знаком с Кромвелем. Кроме Уайтлока, каналом коммуникаций канцлера с пуританским клиром была виконтесса леди Катарина Рэнела, чье общество он считал «приятным», симпатизируя ее благочестивому пуританскому окружению [93, 29 ].

Ситуация в отношениях с Уайтлоком менялась быстро по мере изменений в религиозной политике: в мае его вновь пригласили к канцлеру, где находился его главный враг Шелдон. Разговор на этот раз шел на высоких тонах. Хайд начал с того, что Уайтлок был «одним из руководителей фанатиков», и это может иметь для него плохие последствия. Балстрод воспринял эти слова как провокацию, так как не понял, идет ли речь о прошлогоднем восстании Веннера, или вообще. Он ответил, что хотел бы, чтобы это было правдой. Хайд с возмещенным видом спросил «Почему?», и получил ответ: «Потому что это большая и влиятельная группа, и будь он во главе ее, то послужил бы королю тем, что сохранил ее в спокойствии и верности Его Величеству» [19, 647 ]. В разговор вступил Шелдон, обвинивший Уайтлока в том, что он настраивает прихожан Колмен-стрит против него как епископа и его распоряжений. Ответ Уайтлока граничил с дерзостью — он признал, что как юрист и как джентльмен советовал не признавать назначенную Шелдоном для управления приходом комиссию, поскольку ее члены должны избираться. Назначение епископской комиссии тем более незаконно, что она вынуждена заниматься назначением мусорщиков, констеблей и других должностных лиц, контролировать положение бедных и выполнять другие функции, выходящие за пределы компетенций епископа. Вмешался Хайд, оценивший силу юридической аргументации Уайтлока: «Он упрямый человек, давайте его оставим. В его словах что-то есть». Но Шелдон не успокаивался: «Ему не следовало настраивать прихожан против меня». На этот раз Уайтлок отреагировал спокойнее: «Я и не делал этого. Но смею советовать Вашему Преосвященству не задавать мне иных вопросов, кроме тех, которые оправданы по закону» [19, 235–236 ]. В дневнике Уайтлок признал, что был резче, чем следовало. Он ненавидел Шелдона, считая его виновным в трагедии своей семьи: ко времени того разговора уже скончались изгнанные из Фулхема его зять и младенец-внук, через несколько дней умрет и его дочь. Как бы то ни было, после полученного от Хайда «совета» он «не чувствовал себя в безопасности» и уехал с Колмен-стрит [19, 654 ].

Обстоятельства принятия «Кодекса Кларендона» вытекали не только из ситуации в парламенте, но из придворной политики, частью которой был вопрос о заключении королем брака. По утверждению Кларендона, поиск невесты был ограничен тем, что вдовствующая королева соглашалась благословить только брак сына с католичкой. Поэтому поступившее из Португалии предложение многим показалось подходящим. Эта страна находилась в войне с Испанией за независимость, которую провозгласил в 1640 году герцог Браганца, ставшим королем Жоао IV. После его смерти в 1656 году страной управляла его вдова Луиза де Гусман, внучка адмирала Медина-Сидония, стоявшего во главе знаменитой Великой Армады. По ее поручению был разработан проект брака ее дочери Екатерины и английского короля Карла II. Интерес Португалии понятен: в условиях войны с Испанией она нуждалась в таком союзнике, как Англия. Португальцы к тому же предложили небывалое приданое, превосходившее что-либо в этом роде: полтора миллиона фунтов и два владения, входивших в их империю: Танжер — портовый город в Марокко на побережье Гибралтарского пролива, имевший значение для торговли в Средиземноморье и Атлантике, и для военно-морской стратегии, и Бомбей на Аравийском море, обладавший прекрасной гаванью. Его передадут в управление Ост-Индской компании, и он станет одним из форпостов укрепления англичан в Индии. Соблазн был велик, но у проекта оказались влиятельные противники, в частности, лорд Бристол, известный симпатиями к Испании. Он вступил в переговоры с ее послом, в результате возник альтернативный вариант брака с одной из итальянских принцесс, которой Филипп IV покровительствовал. Карл II колебался, но вмешались французы, заявившие о готовности оплачивать английскую военную экспедицию на Пиренейском полуострове, если таковая потребуется. Кроме того, возникло сомнение, смогут ли испанцы предложить приданое, сопоставимое с португальским, и согласятся ли они признать английскими земли, захваченные Кромвелем в Вест-Индии. Карл передал решение на усмотрение Тайного совета, в котором Кларендон энергичнее других выступил за португальский вариант.