Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Страстью Кларендона было коллекционирование книг и портретов. Он любил свою библиотеку, книги для которой покупал даже в скудные годы эмиграции. Вероятно, не столько как к должностному лицу, сколько как к любящему книги человеку в ноябре 1666 года к нему обращался Эвлин, выражая глубокую озабоченность «бедностью и скудостью» книг классических авторов, по которым обучаются в грамматических школах. Он считал, что типографское дело в Англии находится в упадке, а качество публикаций древних авторов значительно уступает иностранным. Он предлагал канцлеру предпринять следующие меры: 1) проинспектировать, какие труды древнегреческих и латинских авторов требуется переиздать; 2) назначить цензоров, которые проверят все типографии Лондона, есть ли в их распоряжении квалифицированные корректоры школьных книг; 3) предварительные расходы должны нести издательские компании, и это справедливо потому, что легко компенсируется средствами от продажи более качественных и дорогих изданий [13, II, 172–175 ].

В Нидерландах Хайд, кроме книг, приобрел несколько картин, положивших начало его коллекции. Она размещалась в Корнбюри. В этом увлечении он следовал примеру самых богатых коллекционеров, герцога Арандела и Карла I, которые были пионерами в деле собирания произведений искусства. Картины из коллекции короля были распроданы после его казни в 1649 году, и некоторые были вывезены из Англии, так что Карл II восстановил ее только частично. Позднее некоторые картины из королевской коллекции вывез в Голландию Вильгельм III. В наши дни сохранившиеся шедевры сосредоточены, в основном, в Королевской академии искусств и Виндзорском замке. В XVIII последователем Кларендона а коллекционирование произведений живописи станет еще один глава правительства, Роберт Уолпол. Его наследники продали ее большую часть Екатерине II. Полного каталога портретной галереи Хайда не существует. Большая часть ее все же осталась во владении его отдаленных потомков, графов Кларендонов новой креации. Хайда интересовали портреты современников, особенно тех, с кем он был знаком. В основном это были роялисты, включая тех, с кем у него были непростые отношения. Портреты некоторых лиц, известных связями с парламентом, но раскаявшихся, «допускались» в коллекцию. Так, в ней был портрет поэта Эдмунда Уоллера, который, будучи пойманным парламентариями, дал показания против товарищей. В Париже Уоллер содержал дом, в котором вечно голодные эмигранты могли столоваться. После реставрации канцлер нажил в его лице врага, не допустив назначения на должность ректора Итона. В коллекции были портреты самого Кларендона и членов его семьи, Карла I и Карла II, Страффорда, таких видных исторических персонажей, как кардинал Уолси, Томас Кромвель, отец и сын Сесилы. Собирая коллекцию, канцлер явно накладывал на себя ограничения политического характера. Вероятно, страсть Кларендона к коллекционированию имела психологический подтекст, ибо подтверждала его принадлежность к аристократии, не по рождению, так по увлечению.

Приобретать картины Кларендону помогали разные лица, например, Эвлин, который в марте 1667 года передал ему список портретов 42 лиц. С коллекцией канцлера был знаком Пепис, который под ее впечатлением сам захотел стать коллекционером, однако не был достаточно богат. Некоторые картины Кларендон заказал у придворного художника Карла II Питера Лели. Тот был голландцем по рождению, но жил в Англии с 1641 года и продолжал дело ванн Дейка (чьи произведения тоже имелись в коллекции Кларендона). Канцлер и его дочь герцогиня Йоркская покровительствовали этому художнику и его ученикам. Юрист Хинейдж Финч писал в августе 1666 года, что «по команде» канцлера трижды позировал Лели. Кларендон заказывал в мастерской художника и копии портретов. В адрес Хайда звучали обвинения в том, что он использовал для сбора коллекции самые негодные способы, пользуясь своим положением, не брезговал брать взятки за свое покровительство картинами или покупать их по бросовым ценам. Рынок продавцов составляли представители пуританского джентри, которые сами получили их в ходе конфискаций в годы революции, а также «однопартийцы» — обедневшие роялисты. Враги при дворе объясняли мягкость канцлера к нонконформистам этим интересом. Слухам о коррумпированности Кларендона одни историки доверяли, другие опровергали. Некоторые авторы считали, что это было лишь эпизодом «распутного и расточительного» времени. Биограф Кларендона Оллард утверждал, что несостоятельность «низких обвинений в вымогательстве» была доказана еще в XIX веке [74, 269 ].

Важное место в жизни Кларендона в годы его нахождения у власти занимал Оксфордский университет, канцлером которого он являлся. В качестве такового он отличался консерватизмом, и ничего не сделал для проникновения в стены университета новых философских и научных идей, которыми были увлечены некоторые его друзья, входившие в Королевское общество, в том числе Кристофер Рен и вице-канцлер университета Блэндфорд. Кларендон высказывал сомнение в эффективности лекции как главного метода преподавания, но выступал за обучение таким важным в социальной жизни умениям, как езда верхом и танцы. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: его младший современник философ и педагог Джон Локк среди приоритетов в воспитании джентльмена выделял верховую езду и фехтование как занятия, полезные для здоровья, и умение танцевать, которому не следует обучать «слишком рано» [16, 221 ]. Что касается университета, еще одним обвинением против Кларендона было обвинение в непотизме, кумовстве, протежировании своих родственников (в частности, двоюродных братьев) на церковные и иные должности в пределах своей юрисдикции. Оллард, однако, полагал, что Кларендон в этом не выходил за рамки тех дней. Все оксфордские доны делали то же самое.

В личной жизни канцлера были радости и потери, причем потерь было, пожалуй, больше. Трудно судить, была ли смерть ребенка таким же безбрежным бедствием, как в наши дни, или высокая детская смертность диктовала свои стандарты, заставляя мириться с неизбежным. Во всяком случае, Оллард полагал, что Кларендон в мае 1667 года больше скорбел о смерти друга и соратника Саутгемптона, чем о двух своих внуках, умерших тогда же, в мае и июне. В январе 1666 года, возможно, под впечатлением смерти сына Эдварда Хайд составил завещание, которое опубликовано в книге Р. Олларда [74, appendix I ].

Вначале Кларендон благодарил Бога за том, что сохранил здоровье, насколько возможно в его возрасте, за то, что приступы подагры не слишком мучительны. Он просил жену, детей и потомство сохранить такую верность англиканской церкви, какую испытывал сам, и Бога за свои ошибки и прегрешения. Первой в завещании упоминалась его жена, «всегда за мной следовавшая, помогавшая с такой отдачей и храбростью, какой нельзя было ожидать от меня. Она наследовала часть имущества, чтобы распорядиться им на благо детей, для которых всегда была лучшей и благоразумной матерью из всех, кого я знал». Главным наследником был объявлен старший сын Генри, получавший земельные владения семьи и недвижимое имущество, в том числе Корнбюри и Кларендон-хаус. Он наследовал библиотеку с пожеланием сохранить ее целиком. Любопытно, что в завещании не упоминалась картинная галерея Хайда. Часть владений, в том числе земля и дом в Твинхэме доставалась второму сыну Лоуренсу, как и сумма в десять тысяч фунтов. Дочь Френсис получала пять тысяч фунтов и золотую посуду, «стоимость которой превосходит эту сумму». Младший сын Джеймс получал пожизненный пенсион в 200 фунтов в год: «Это все, что я могу оставить ему, если Бог не пошлет мне более долгую жизнь». Кларендон просил Карла II принять «от верного и преданного слуги» в дар золотую чашу стоимостью в двести фунтов. Две золотых чаши по сто фунтов каждая даровались королевам Генриетте Марии и Екатерине. Такой же дар Кларендон хотел оставить герцогу Йоркскому, которому, «видит Бог, я всегда и во все времена был предан всем своим сознанием». Герцогиня Йоркская получала такой же «скромный дар в том высоком положении, в которое она вознесена». Завещание основывалось на принципе майората, направленном на сохранение собственности семьи в одних руках, у старшего сына. Отписка даров монарху и членам королевской семьи свидетельствует о сохранении стереотипов феодального мышления и форм наследования.