Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Это был финал долгого пути к падению. Что ему предшествовало? Был ли он предопределен, если да, какими факторами? Из автобиографии Кларендона видно, что в последние месяцы перед отставкой он не имел возможности общаться с Карлом II по-прежнему: «Абсолютно верно, что видимых изменений в отношении короля к канцлеру не было. Он проводил с ним столько же времени и удостаивал приходом к нему в дом, как и прежде. Но когда канцлер пытался говорить с ним о других делах, которые считал более важными, чем официальные вопросы, то обнаруживал, что тот закрывался, не обращая внимания и не давая ответа, или проявляя недовольство. Король использовал любые средства, чтобы все могли видеть, что он выслушивает советы канцлера только по вопросам, непосредственно относившимся к его функциям, не больше, чем советы других людей» [6, III, 207–208 ]. Историки согласны в одном:

последние неудачи в войне с Голландией требовали принесения жертвы общественному мнению. Почти все историки называют Хайда «козлом отпущения». Хотя Кларендон меньше, чем любой другой, виновен в том, что страна втянулась в эту неудачную войну, он был наиболее подходящей фигурой, чтобы отыграться.

Видный историк середины XIX века Т. Маколей считал отставку Кларендона справедливой карой за его политические ошибки и нравственные промахи: «Его горячий нрав, его надменное обращение, неприличная рьяность, с которой он домогался сокровищ, тщеславие, с каким он расточал их, его картинная галерея, наполненная образцовыми произведениями Вандика (А. ван Дейка — А. С. ), некогда бывшими собственностью разоренных кавалеров, его дворец, c возвышавшимся длинным и великолепным фасадом как раз насупротив более скромного жилища наших королей, навлекли на него много заслуженной и несколько незаслуженной хулы» [127, VI, 192–193 ]. Большинство историков, в отличие от Маколея, изображают Кларендона жертвой обстоятельств: Карл II хотел избавиться от прошлого, тяготившего его. Как писал Хаттон, «кого-то требовалось принести в жертву, Кларендон был очевидным выбором» [58, 276 ]. В том же духе писал о падении канцлера Шама: «Паника сменилась горьким чувством унижения, за которым, в свою очередь, последовала ярость. Крики „лови! держи!“ обратились на самого заметного козла отпущения, Лорда-канцлера Кларендона, вопреки тому, что он громко критиковал вступление в войну как безрассудство. Его огромный дом подвергся нападению. С витающими в воздухе разговорами об импичменте он по-настоящему испугался, что может повторить судьбу Страффорда» [91, 277 ]. Другие историки расставляют акценты иначе: канцлер стал насколько непопулярной фигурой, что сохранить его в качестве министра король просто не мог. Он вызывал огромное раздражение, если не сказать ненависть, в парламенте: «В 1666–1668 гг. общины, воодушевляемые врагами Кларендона из числа членов Тайного совета, превратились из палаты придворных в палату критиков» [47, 56 ]. Кроме войны, катализатором обострения отношений в парламенте стал билль о запрете ввоза скота из Ирландии, обсуждавшийся на протяжении нескольких месяцев. На этой мере, отражавшей интересы части джентри, настаивала нижняя палата. Кларендон возражал, хорошо понимая, что это резко ухудшит положение Ормонда в Ирландии. Одним из инициаторов этой меры выступал его враг Бекингем. При возникновении угрозы импичмента отставка канцлера казалась средством сгладить эти обострившиеся отношения.

Апологетически относящийся к Кларендону историк Оллард писал: «Ненавидимый в палате общин молодыми Турками (так называли противную канцлеру фракцию в палате общин — А. С. ), видевшими в нем (правильно) главное препятствие для кавалерской вендетты, утомивший короля наставлениями, определямый пресвитерианами и диссентерами (неправильно) как автор сурового уголовного кодекса, а Шелдоном и его непреклонными грозными сторонниками в церкви как ненадежный попутчик, воспринимаемый Кастлемайн и ее окружением как враг блестящего общества либертинов, образовавшегося вокруг нее, канцлер был должен проявить все свое умение, которым владел. Однако он наталкивался на одну опасность за другой, менял курс беспорядочно, неохотно и всегда с опозданием. Даже уникальное историческое чувство времени оставило его» [74, 243 ]. Пирсон полагал, что канцлер, будучи человеком самодовольным, неадекватно оценивал угрозы для себя. В то же время есть точка зрения, что решение короля отстранить своего министра нельзя объяснять исключительно как следствие интриг. Просто время пришло: «С любой точки зрения был нужен новый старт. Решения по главным вопросам Карл принимал с позиций политической целесообразности. В действительности у него никогда не было настоящего фаворита, ни мужчины, ни женщины. Можно только признать, что насмешки, использовавшиеся как оружие против Кларендона, делали избавление от такого давнего слуги менее неохотным делом» [47, 14 ]. К отставке канцлера вело ухудшавшееся здоровье Хайда, частые приступы подагры, заставлявшие подолгу находиться в постели.

Некоторые авторы видели в падении Кларендона не долговременный и постепенный процесс ослабления политического влияния, а следствие спонтанного решения короля, вызванного личной обидой. Под влиянием страсти Карл задумался о разводе по причине бесплодия королевы, и женитьбе на Френсис Стюарт. Он даже поручал своим юристам изучить исторические прецеденты, главным из которых был Генрих VIII. В марте 1667 года леди Френсис покинула двор и тайно сочеталась браком с герцогом Ричмондом, троюродным братом Карла II. Непослушание до крайности разозлило Карла, а летом поползли слухи, что в случившемся виновен Кларендон, который якобы подстрекал ее бежать, чтобы сохранить королевский брак, заключенный им в свое время в интересах своей дочери. Эта сплетня стала причиной враждебности Карла II к канцлеру и последовавшей отставки.

Кларендон комментировал происходившее так: «Леди (Кастлмейн — А. С. ) никогда не теряла влияния, оно никогда не было большим, чем тогда, после рождения нового ребенка. Она была вполне довольна тем, что Его Величество развлечется любовью с другой дамой, и она близко с ней сдружилась, возможно, из опасения, что та возьмет верх над ней, как многие предполагали. Несомненно, страсть короля к той другой леди была сильнее, чем когда-либо, к какой-либо еще женщине. Та встретила это со скромностью и осмотрительностью и не использовала иначе, чем к собственному удобству и увеличению средств существования, которые были невелики. Она никогда не пользовалась своим положения для обсуждения дел и ни о ком не отозвалась плохо, что тем более разжигало чувства короля, который по натуре не любил хлопотливых женщин, и испытывал отвращение к беседам с дамами, говоривших об иных делах, чем те, для которых, как он считал, они и созданы. Тем не менее, после они обращались к нему с разными целями» [6, III, 61 ]. Для Кастлмейн, считал Хайд, главной целью было увеличение состояния, своего и детей. Она оказывала всякую поддержку лицам, которые окружали ее, и старалась ограничить влияние тех, кто «считал, что она должна обладать меньшим, чем владеет». При этом она была осторожна, и делала это только в подходящих обстоятельствах.