Наталия Семенова - Московские коллекционеры

Итак, в 1891 году хозяином шикарного поповского палаццо становится Миша Морозов [88] По невероятному совпадению Мишина сестра Наталья Васильевна Морозова (1887–1971) в 1910 году выйдет замуж за приемного сына К. С. Попова Николая Константиновича (1887–1938, расстрелян), инженера — химика, с 1914 по 1918 год состоявшего совладельцем Товарищества чайной торговли Поповых. . «Дом этот был своим фасадом полукруглый, в середине выступающая терраса с мраморными белыми колоннами. Фундамент дома был облицован темно-красным гранитом. Внутри дом был очень причудливый, по-моему, очень некрасиво отделанный… Было смешение всех стилей: передняя была египетская, зала — вроде ампир, аванзала — помпейская, столовая — русская, еще комната — мавританская. Все время, пока я там жила, я мечтала все переделать», — признавалась Маргарита Морозова: вся жизнь здесь была устроена словно напоказ. Впрочем, официальными приемными днями считались воскресенья, а по субботам гости приходили к детям. Сын Мика, родившийся в 1897 году, помнил дом, в котором прошло его детство, во всех подробностях, начиная с «египетской парадной со сфинксами», где рядом с новомодным телефоном (около которого дежурил швейцар, он же «выездной лакей») стоял самый что ни на есть настоящий египетский саркофаг с мумией, пугавший своим видом детей. Огромный парадный зал действительно был в стиле ампир. К нему примыкала внушительных размеров помпейская комната, облицованная мрамором (на фоне мраморного камина Валентин Серов напишет в 1902 году знаменитый парадный портрет М. А. Морозова в полный рост, ныне висящий в серовском зале Третьяковской галереи рядом с обожаемым публикой портретом его сына, Мики Морозова). И остальные комнаты в особняке были оформлены «в стилях»: синюю гостиную архитектор сделал а la Людовик XV, мавританскую курительную облицевал розовым мрамором и поставил низкие диваны; большая столовая была в стиле а la Russe, а малая — а la Генрих IV с цветными витражами (сложенные из стеклянной мозаики рыцари с разноцветными ногами Мике особенно нравились).

«В половине второго муж приглашал всех к завтраку. Сначала эти завтраки собирали сравнительно небольшой круг лиц и происходили в маленькой столовой, постепенно круг приглашенных расширялся, и завтраки были перенесены в большую столовую. Человек двадцать гостей бывало всегда, но часто доходило до тридцати человек. Стол был очень длинный, на одном конце сидела я, на другом — мой муж… По окончании завтрака начинался приемный день, и приходило довольно много народа. Часто мы устраивали маленькие игры в зале и очень веселились», — без особого восторга вспоминала то беззаботное время Маргарита Морозова. А вот и противоположный мемуар.

«Ах, эти чудесные, незабываемые воскресные завтраки! Сколько переговорено самого настоящего, самого интересного за время этих завтраков… Во главе стола сидела красавица Маргарита Кирилловна — это чудесное украшение стола. Дам кроме нее не бывало, разве иногда сестра Елена Кирилловна. К концу очень затянувшегося завтрака, в зимние дни до сумерек, начинали съезжаться иные люди, специально уже к Маргарите Кирилловне, — блестящие офицеры, знатные дамы. Разговор больше слышен был на французском языке и М. К. со своими гостями направлялась величественно на свою половину, это был ее приемный день, а мы все с М. А. - в галерею. И тут беседы, тут споры, тут оценка всяких художественных произведений шла неумолчно». По всему дому разносился «сладковатый ароматный дым английского табака и первосортных сигар», рекой лилось розовое шампанское (классическое шампанское днем пить не полагалось — считалось «не тонно»), которое «еще подогревало и услаждало». Ближайший приятель Михаила Абрамовича, художник Сергей Виноградов, помнил те волшебные воскресенья в мельчайших подробностях. Опубликованные им в конце 1930-х годов в рижской газете «Сегодня» воспоминания достаточно правдивы, и нам придется ссылаться на них еще не раз.

К картинам и воскресным завтракам, на которых можно было встретить всю «живописную Москву», мы вернемся. А пока попробуем нарисовать портрет Михаила Абрамовича. Хотя главное действующее лицо для нас — Иван Абрамович, а братья, кузены и прочие родственники — лишь необходимое «обрамление».

Миша и Ваня были погодками (про младшего Арсения еще пойдет речь), довольно похожими друг на друга внешне. Вот только найти у братьев что-нибудь родственное в характере было невозможно. Семейное дело по традиции наследуют старшие сыновья, но у Морозовых все получилось наоборот: в реальное училище определили Ваню, а Мишу отдали в гимназию. Справляться с Мишей и терпеть его выходки всегда было непросто. Кипучая «хлудовско-морозовская кровь» прямо-таки «бурлила» в богатырски сложенном Мише Морозове. Причем хлудовская «порода» явно преобладала, а подобная наследственность ничего хорошего не предвещала: невоздержанностью Михаил поразительным образом напоминал Варваре Алексеевне брата, в честь которого и был наречен.

«Хлудовы были известны в Москве как очень одаренные, умные, но экстравагантные люди, их можно было всегда опасаться как людей, которые не владели своими страстями». Маргарита Морозова разделяла тревогу свекрови, поскольку хлудовские семейные трагедии были ей прекрасно известны. Дед Михаила ударил в живот беременную, за что чуть не угодил в Сибирь. Дядя Михаил Алексеевич, тот самый, который пытался отравить собственного брата, а вместо него погубил молодую жену, страшно пил. Закончил Михаил Алексеевич свои дни ужасно: вторая жена «заключила» его в комнате, обитой войлоком (слишком тот буйствовал), даже на окна поставила решетки. В собственном доме в Хлудовском тупике М. А. Хлудов и умер от белой горячки в сорок два года.

Михаил Абрамович тоже любил выпить и, не обращая внимания на больную печень, закусить сырым мясом с перцем. Никакого преувеличения в этом факте, упоминание о котором много лет спустя страшно оскорбило его внучку Татьяну, нет. Ее дед постоянно что-то вытворял. Однажды плыл с беременной женой по Волге из тверского имения и неожиданно решил «порулить»: судно напоролось на камень и мгновенно затонуло. «Все как-то выкарабкались на поверхность, а меня завалила мебель рубки, и я долго барахталась под ней на дне реки. Все начали кричать… Наш машинист нырнул, и ему удалось случайно меня схватить за шляпу… и он меня вытащил», — вспоминала Маргарита Морозова свое спасение (купленный потом мужем левитановский пейзаж «Свежий ветер. На Волге», с пароходами, не мог не напоминать ей ту историю). Маргарита Кирилловна, крайне осторожная в выборе выражений, деликатно замечала в воспоминаниях, что «М. А. обладал исключительно живым, вернее бурным характером. Все проявления его… были бурными, как гнев, так и веселость».