Серж Нонте - Древний мир. Полная история

Битва этрусков против римлян. Композиция из храма «А» в Пирги. Примерно 460 год до н. э. Этрусский национальный музей виллы Джулия, Рим (Италия)

Военные действия возобновились лишь на следующий год, когда к обеим сторонам подошли подкрепления. Из Рима подошла армия консула Квинта Фабия Руллиана, а этруски в это время уже возобновили осаду Сутрия. Численное преимущество опять было на стороне этрусков.

На раскинувшейся внизу равнине хорошо видны были несчетные вражеские рати, и тогда консул, чтобы выгодным положением возместить для своих численное превосходство противника, поднял войско немного вверх по склону — место было неровное и каменистое — и тогда уже повернул знамена против неприятеля. Этруски целиком полагались на свою многочисленность и, позабыв обо всем, так поспешно и так жадно кидаются в бой, что выпускают все свои дротики, чтоб поскорее начать рукопашную, обнажают мечи и стремглав бросаются на противника. Римляне, напротив, метали то стрелы, то камни, которыми их в изобилии снабжала сама местность. И вышло так, что удары по щитам и шлемам привели в замешательство даже тех этрусков, кто не был ранен, и подойти для ближнего боя оказалось не так просто, а для дальнего не осталось метательных орудий, и этруски остановились, открытые ударам, потому что их толком ничто не защищало, а некоторые даже начали отступать, и тогда на колеблющийся и пошатнувшийся строй, вскричав с новою силой и обнажив мечи, ринулись гастаты и принципы. Этот натиск этруски сдержать не могли и, повернув знамена, врассыпную бросились к лагерю. Но когда римская конница наискосок пересекла равнину и оказалась на пути беглецов, они отказались от лагеря и кинулись в горы. Оттуда почти безоружная толпа, изнемогая от ран, добралась до Циминийского леса, а римляне, перебив много тысяч этрусков и захватив тридцать восемь боевых знамен, завладели еще и вражеским лагерем с богатой добычею. Потом стали думать и о преследовании врага.

Итак, этрусские солдаты бежали кто к лагерю, кто в горы, кто в леса. Более надежным убежищем оказался лес, так как лагерь, расположенный на равнине, оказался захвачен римлянами. Там по приказу консула все золото и серебро принесли ему, а остальная добыча досталась воинам. По различным оценкам, в этот день было убито или взято в плен около шестидесяти тысяч этрусков.

Однако на этом военные действия не закончились, так как в Риме опасались, как бы этруски не собрались с силами вновь и не уничтожили их войско, запертое в таких страшных дебрях.

Новое сражение между непримиримыми соперниками состоялось у Вадимонского озера (ныне это озеро Бассано).

Рисунок: этрусские воины

Дело в том, что консул Квинт Фабий Руллиан решился, с целью окончательно добить этрусскую армию, пойти за Циминийский лес, бывший тогда границей этрусской территории и за который ни разу еще не ступала нога римского легионера. Римский сенат не успел вовремя запретить консулу этот смелый маневр, а этруски, возмущенные подобным поступком римского полководца, стали готовиться к новому сражению.

В результате, две армии встретились у Вадимонского озера.

У Вадимонского озера этруски, набрав войско с соблюдением священного закона, согласно которому каждый избирает себе напарника, начали сражение такими полчищами и с такой вместе с тем отвагой, как никогда и нигде прежде. Бой был настолько жестоким, что никто даже не стал метать дротики: бились сразу мечами, и при таком жарком начале воины еще больше ожесточались в течение битвы, так как исход ее долго был не ясен. Словом, казалось, что бой идет не с этрусками, многократно терпевшими поражения, а с каким-то неведомым племенем. Обе стороны даже не помышляют о бегстве: падают передовые бойцы, и чтобы знамена не лишились защитников, из второго ряда образуется первый; потом вызывают воинов из самых последних резервов; наконец, положение стало настолько тяжелым и опасным, что римские всадники спешились и через горы оружия и трупов проложили себе путь к первым рядам пехотинцев. И, словно свежее войско посреди утомленных битвою, они внесли смятение в ряды этрусков. За их натиском последовали и остальные, как ни были они обескровлены, и прорвали вражеский строй. Тут только начало ослабевать упорство этрусков, и некоторые манипулы отступили, и стоило кому-то показать спину, как следом и остальные обратились в бегство. В этот день впервые сокрушилась мощь этрусков, издревле процветавших в благоденствии; в битве они потеряли лучшие силы, а лагерь в тот же день был взят приступом и разграблен.

Сражение у Вадимонского озера оставило Центральную Этрурию без защиты, и после этого римляне одержали легкую победу над остатками этрусского войска возле Перуджи. Квинт Фабий Руллиан захватил бы и сам город, но навстречу ему вышли посланцы жителей, чтобы добровольно сдать город победителю.

На этом кампания закончилась, а этрусские города направили в Рим своих послов. В результате, Перуджа, Кортона и Ареццо, в ту пору едва ли не главные города Этрурии, заключили с Римом очередное перемирие на 30 лет. Остальные этрусские города также предпочли прекратить военные действия.

Конечно же, после этого гордые этруски не смирились со своей участью и стали готовиться к новой войне с Римом. Но тот был слишком силен, поэтому этрусские вожди решили, что их последний шанс заключается в союзе с галлами, которые как раз в это время вновь вторглись в пределы их территорий. По словам Тита Ливия, этруски сделали «попытку превратить галлов из врагов в союзники, чтобы, объединив военные силы, пойти войною на римлян».

Варвары не противились предложенному им союз, дело было только за ценой, которую могли бы предложить им этруски. Сами они были готовы воевать за одну-единственную плату: за часть этрусских земель, где они могли бы, наконец, навсегда поселиться.

Как утверждает Тит Ливий, «много раз сходились этрусские племена совещаться об этом, но ни на что не могли решиться, и не столько из страха потерять земли, сколько из страха перед соседством с таким диким племенем». Действительно, галлов тогда боялись все. Они шли, словно саранча, уничтожая все на своем пути, и договариваться с ними о чем-то было весьма опасно: кто мог доподлинно знать, что у них на уме, и как они поведут себя на другой день.