Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Резкий кризис в Европе позволяет провести параллель с мальтузианской ловушкой, спровоцировавшей вспышку Черной смерти у тарбаганов. В течение двенадцатого и тринадцатого веков население Европы росло быстрее, чем ресурсы, в результате чего в четырнадцатом веке континент поплатился за свой неразумный рост экономическим крахом и демографической катастрофой. Однако в этой истории были свои нюансы. В традиционном мальтузианском сценарии – например, в сообществе тарбаганов в год всплеска, – население продолжает хаотично расти, пока бедствие не решит сбежать от него, как грабитель ночью. В Европе этого не произошло. И бум рождаемости, и экономический рост закончились примерно в одно и то же время – где-то между 1250 и 1270 годами. После этой остановки уровень жизни во многих регионах снизился, а в других застыл на одном уровне, что свидетельствует о том, что баланс между ресурсами и людьми едва-едва соблюдался. Но так как демографический кризис был преодолен за почти сто лет до чумы, мальтузианский сценарий, возможно, не был неизбежным. «Многие голодали, а многие, несомненно, недоедали, – говорит историк Дэвид Херлихи, – но каким-то образом людям удалось выжить. Около 1300 года численность населения оставалась успешно стабильной» [170] Дэвид Херлихи в The Black Death and the Transformation of the West, изд. Сэмюэл К. Кон-младший (Кембридж, Массачусетс: издательство Гарвардского университета, 1997), с. 38. .

Если абстрагироваться от цифр, на ум приходит следующий образ Европы, испытывающей спад, – человек, стоящий по шею в воде. Утопление вроде как ему не грозит, но положение человека настолько удручающе, что даже совсем незначительный подъем уровня воды может убить его. Как утверждает доктор Херлихи, многолюдная Европа вполне могла бы уцепиться за «неопределенное будущее», но, как и у человека в воде, после того как земли пришли в негодность и экономика рухнула, у континента не было права на ошибку. Чтобы просто продолжать держать голову над водой, все остальное должно было идти без потрясений, но в начале четырнадцатого века стало возникать множество проблем, начиная с климата.

Швейцарские фермеры в долине Саазервишпа, возможно, были первыми в Европе, кто заметил, что погода начала меняться. Примерно в 1250 году оживший ледник Аллалин начал покрывать традиционные пастбища фермеров. Возможно, первыми, кто заметили изменения, были гренландцы, почувствовавшие внезапный холод августовских ночей и заметившие появление льда в местах, где его никогда раньше не видели. «Лед подступает так близко к рифам, что никто не может пройти по старому маршруту, не рискуя своей жизнью» [171] «Климатология», The Dictionary of the Middle Ages , с. 454–455. См. Также: Зиглер, The Black Death (Harper & Row, 1969), с. 32. , – писал норвежский священник Ивар Баардсон. Или же первыми европейцами, осознавшими, что Малый оптимум закончился, могли быть рыбаки на Каспийском море, где в конце тринадцатого века проливные дожди вызвали подъем уровня воды. В самом сердце Европы Малый оптимум уступил место Малому ледниковому периоду около 1300 года [172] Дата начала Малого ледникового периода является источником противоречий. Большинство авторитетных ученых датируют его 1300 годом, когда альпийские ледники снова пришли в движение, но некоторые эксперты настаивают на том, что настоящий Малый ледниковый период начался только в 1600-х годах, когда температуры стали чрезвычайно низкими. [173] Фэган, The Little Ice Age, с. 48–49. . Люди заметили, что зима стала холоднее, но особенно встревожило их лето, внезапно прохладное и очень дождливое. К 1314 году череда скудных, посредственных урожаев резко повысила цены на продовольствие [174] Ян Кершоу, «The Great Famine and Agrarian Crisis in England, 1315–1322», Past and Present, вып. 59 (май 1975), с. 7. . Этой осенью каждый крестьянин в каждом затопленном водой поле осознал: еще одно такое холодное, влажное лето, и люди будут вынуждены есть собак, кошек, мусор – все, что они смогут раздобыть для пропитания. С приближением лета 1315 года люди молили о возвращении солнца, но, как капризный ребенок, холод и мокрая погода упрямились и не уходили. Март выдался таким холодным, что люди едва уже верили в то, что весна когда-нибудь вернется на луга Европы. Затем, в апреле, серое небо стало зловеще черным, и пошел такой дождь, какого никто никогда не видел прежде: холодный, изнурительный и яростный. Он с силой бил по коже, по глазам, оставлял красные отметины на лице и разрывал мягкую влажную почву, словно лезвие плуга. В некоторых районах южного Йоркшира проливные дожди смыли верхний слой почвы, обнажив подстилающую породу. В других областях на месте полей появились бурные реки. Суровой весной 1315 года повсюду в Европе можно было увидеть людей и животных, которые стояли, дрожа, под деревьями, повернув головы и спины против ветра и дождя. «Воды было столько, что казалось, будто настал Потоп» [175] Уильям Честер Джордан, The Great Famine: Northern Europe in the Fourteenth Century (Princeton: Princeton University Press, 1996), с. 24. , – писал один очевидец из Зальцбурга.

На Фландрию обрушились одни из самых сильных ливней. Несколько дней подряд над Антверпеном и Брюгге были слышны треск и гром, отражавшиеся эхом и похожие на раскаты артиллерийского обстрела. Изредка вспыхивающие удары молнии освещали каскады рек, текущие внизу по улицам города. Вдоль их берегов ряды покрытых сажей прямоугольных домов клонились к центру узких фламандских улочек, словно пьяницы. Во всех домах протекали потолки и полы, очаг не горел, продукты все сгнили, дети дрожали от страха, а взрослые молились. Иногда дождь прекращался, и тогда люди указывали пальцами на лучи солнца, похожие на золотую слезу в сером небе, и говорили: «Слава Богу, все кончено!» Затем на следующий день или через день небо снова затягивали тучи, и дождь начинался заново [176] Генри Лукас, «The Great European Famine of 1315, 1316, and 1317», Speculum 5 (1930), с. 348. .

На протяжении всего сурового лета 1315 года неспокойная Атлантика приносила сильнейшие дожди, ломая плотины, размывая деревни и вызывая мощные наводнения, в результате которых гибли тысячи людей. В Йоркшире и Ноттингеме на низменностях образовались огромные внутренние моря. Рядом с английской деревней Мильтон проливной дождь затопил королевскую усадьбу. В некоторых районах сельскохозяйственные угодья были разрушены на долгие годы, а других местах – уничтожены навсегда.

Обнищавшие крестьяне, которые были вытеснены на самые неплодородные земли во время Обезлесенья двенадцатого века, были полностью разорены. Только в трех английских графствах было заброшено шестнадцать тысяч акров пахотной земли. «Шестеро землевладельцев погрязли в нищете», – писал один из жителей Шопшира. К концу лета эти шестеро превратятся в сотни тысяч. В начале 1315 года повсюду в Европе беднякам приходилось ютиться под деревьями и крышами хижин, слушая, как потоки дождя выбивают причудливые узоры на листьях и почве. Они ходили по полям и «паслись как скот», стояли вдоль дорог и просили милостыню, рыскали вокруг домов и таверн в поисках заплесневелых остатков пищи. Гостивший у друга французский нотариус встретил «большое количество людей обоих полов, босых, и многие, за исключением женщин, вовсе были без одежды». На севере во Фландрии один очевидец писал, что «крики, которые издавали бедняки, были настолько сильными, что, казалось, ими можно было сдвинуть с места камень» [177] Джордан, The Great Famine , с. 141. .