Клаудио Ингерфлом - Аз есмь царь. История самозванства в России

Двумя самыми крупными крестьянскими бунтами против несправедливых условий «освобождения» были восстание в селе Бездна Казанской губернии под предводительством крестьянина-старовера Антона Петрова и восстание, вспыхнувшее на границе Пензенской и Тамбовской губерний и вовлекшее около 10 тысяч крестьян, один из которых, Леонтий Егорцев, взял на себя руководство мятежом. И в том и в другом случае с начала и до конца все крутилось вокруг «подложного» Манифеста, не принятого крестьянами, и манифеста «настоящего», который они отстаивали. Граф Антон Степанович Апраксин, посланный царем в Бездну с войском, потребовал у крестьян выдать ему Петрова и приступить к отбыванию барщины, в противном случае грозился открыть огонь. Поскольку ответом ему были лишь возгласы «Воля! Воля!», он приказал войскам стрелять, устроив бойню, в результате которой 51 человек был убит и 77 ранены. Александр II написал на полях доклада своего посланника: «Не могу не одобрить действий графа Апраксина; как оно ни грустно, но нечего было делать другого».

Крестьяне решили идти до конца. Царская власть – тоже.

Полем битвы между ними был, впрочем, не Манифест, решения по которому мог принимать только царь. В глазах крестьян на монарха никогда не падала тень. Речь шла о гораздо более низком уровне отношений, об отношениях между обитателями деревни – барами и мужиками. Манифест – это одновременно и нечто реальное (правильность его чтения стала причиной раздора), и заоблачное: источник его появления настолько далек и недосягаем, что его принимали как данность, с которой бессмысленно спорить. Он не мог не быть справедливым, ровно так же, как и его автор, царь, не может быть особой, не избранной Богом. Манифест – как царь; нет смысла задаваться вопросом, справедлив он или нет. Он всегда справедлив, а если не справедлив, значит, он подложный. Манифест – как царь: он неведом народу, отстаивающему свои жизненные, насущные интересы в битве, которая должна состояться независимо от реальности существования Манифеста. Поэтому крестьян, умеющих читать, не слушают, если они не отступают от официальной версии. Мужики не строили иллюзий относительно подлинного происхождения Антона Петрова и Леонтия Егорцева: они были их соседями. Однако это не мешало ни помянутым Петрову и Егорцеву называть себя «посланником царя» и «царевичем Константином Павловичем» соответственно, ни мужикам – признавать их таковыми.

Меж тем крестьяне стояли на своем и даже готовы были идти под пули, невзирая на слова офицеров, бессильных заставить их поверить, что они настоящие царские посланники. Попробуем понять крестьянина, вслушавшись в обрывки его речей, донесенных до нас источниками: «К отцам и дедам нашим не присылали книг, и они уже знали, что они крепостные и должны работать на помещика, а об нас задолго еще до этого говорили, что мы будем вольные, и потом, после этой толковни, прислали книги и велели читать. Виноваты! Мы думали, зачем же и присылать те книги, когда в них воли [нет]?». Слово «присылать» относится к собеседнику крестьян, царю. Это отчасти соответствовало реальности, поскольку Манифест был дарован государем; но в гораздо большей степени было отражено желание крестьянина признавать только те воображаемые отношения с царем, которые он устанавливал с ним сам, минуя посредников, сторонясь помещиков, ставя знак равенства между волей царя и интересами сельской общины, вписывая царя в свой круг. Поэтому когда начальник полицейского округа попросил Антона Петрова прочитать то место в тексте Положения, где, по его словам, говорилось о «полной свободе», крестьянский вожак ответил, что это место «скрытое», найдя поддержку у толпы, которой была чужда логика полицмейстера, утверждавшего, что Положение для того и выпущено, чтобы каждый мог с ним ознакомиться.

Начали распространяться альтернативные манифесты и положения, воплощавшие крестьянские мечты о «земле и воле» и служившие оправданием отказу повиноваться властям. Крестьянин Макаров из Воронежской губернии сочинил свой собственный манифест и под одобрительные крики других крестьян прочел его в церкви после оглашения официального царского Манифеста. В тех же краях получил хождение и другой лжеманифест, суливший крестьянам землю и волю без каких-либо условий. В Тульской губернии два полковых писца изготавливали на продажу поддельные манифесты о передаче крестьянам крупных наделов земли. Некто Тиунов, мещанин из Перми, утверждал, что у него имеются официальные документы, в которых объявлено о сокращении срока барщины. За всеми этими выступлениями неизменно следовали «беспорядки».

Ответ крестьян на реформу 1861 года был продолжением вековой традиции. Середина XVIII века считается временем перелома в настроениях народа. С 1740‐х годах прошения крестьян на императорское имя были отмечены попытками перетолковать указы Петра Великого в свою пользу. Начиная с 1760‐х годов в протестах крестьян против усиления крепостного права появились вольные трактовки правовых актов; любой указ использовался для того, чтобы оправдать неповиновение власти. «Плохим» указам противопоставлялись «хорошие»; для обоснования своих требований крестьяне ссылались на закон. Объявлять «подложными» императорские манифесты, как, например, Манифест Николая I от 12 мая 1826 года, где крепостное положение крестьян признавалось незыблемым, или разные нежелательные указы – либо переосмысливать их себе во благо – стало едва ли не повсеместной практикой. Об этом же свидетельствовала реакция на указ от 2 апреля 1842 года, гласивший, что хлебопашцы и крестьянские общины, выкупившиеся на свободу, обязаны в обмен на полученную от помещиков землю отбывать барщину и оброк в их пользу в том же объеме, что и раньше. В тот же день министр внутренних дел разослал циркуляр – а через неделю отправил повторно, – предписывая губернаторам принять неотложные меры для предотвращения лжетолкований. Но тщетно: мужики перетолковали указ, переиначив смысл слова «обязательство», – по их мнению, речь шла не об отбывании крестьянами повинностей, а о помещиках, обязанных освободить своих крепостных. Череда локальных волнений не утихала до 1846 года, когда начались казни и высылки в Сибирь.

Самодержавное царство превращалось в царство абсурда: в 1857 году министр юстиции отдал крайне странное распоряжение, запрещавшее продажу и распространение императорского указа от 31 декабря 1856 года и требовавшее изъять уже имевшиеся экземпляры у населения. Этот указ (которым тут же начали торговать на черном рынке!) определял условия перехода крестьян от частного собственника к государству (положение государственных крестьян было несравненно лучшим). Он был воспринят как «указ о свободе» и вызвал множество волнений. Запретный указ был обнаружен у ста пятидесяти человек; все они были доставлены в петербургские полицейские участки и биты кнутом.