Александр Фокин - «Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов

Для Ж. Дерриды существует разница между «l’avenir» и «le future» — «грядущим» и «будущим». Одно для него связано с определенностью, а другое — с непредсказуемостью. Соглашаясь с ним, предложим собственное развитие его идеи. Существует будущее, в реализации которого человек не сомневается, и есть будущее вероятностное. Например, подбрасывая монету вверх, человек не сомневается, что она упадет вниз. Вероятность обратного события в обычных условиях крайне низка, и человек ею пренебрегает. Но человек не знает, какой стороной монета упадет. Выбирая один из вариантов, он тем самым конструирует желательное будущее, то есть он знает, что монета может упасть другой стороной, но в его персональном грядущем монета падает нужной ему стороной.

Необходимо различать понятия «образ будущего» и «представление о будущем». Представление о будущем — это процесс, то есть динамическая структура, а образ будущего — сформированная и закрепленная в неком корпусе текстов идея, а следовательно, структура статическая. Образ будущего — чрезвычайно важная категория: с древнейших времен и до наших дней люди ищут эффективные способы делать правильные прогнозы. Это могут быть методы как магического характера (гадание, транс, гороскопы), так и научного (прогнозы биржевых аналитиков, метеосводки). Люди не просто желают знать будущее, они активно им руководствуются. В неявном виде любое общество имеет собственную темпоральную идеологию, которая оказывает влияние на практическую деятельность.

Будущее конструируется из элементов личного или социально усвоенного опыта. Человек как элемент социума — это одновременно субъект и объект формирования социальной памяти, которая является хранителем социального прошлого. Сконструированное на основании прошлого представление о будущем определяет модусы поведения человека. Социальная память, как и природная, обладает способностью избирательно забывать некоторые факты прошлого. Потребности настоящего влияют на выбор элементов пережитого опыта, определяя образ социального прошлого. Прошлое, настоящее и будущее оказываются взаимосвязаны [5] Данные вопросы затронуты в работах: Барг М. А. Историческое сознание как проблема историографии // «Цепь времен»: проблемы исторического сознания. М., 2005; Kosellek R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt/M., 1989. .

Если изучение будущего, которое будет реализовано, задача футурологов, то изучение идей футурологов зачастую происходит постфактум. В качестве альтернативы, необходимой для разграничения смысловых полей, можно ввести термин «футурография», который будет обозначать исследования, связанные с изучением образов будущего, в отличие от «футурологии», которая изучает будущее в его становлении.

Вторая проблема связана с особенностями изучения как всей советской истории в целом, так и хрущевского периода в частности. Часто к периоду рубежа 1950–1960-х гг., с легкой руки И. Эренбурга, применяют термин «оттепель». Недостаток этого публицистического определения заключается не только в том, что его очень сложно дифференцировать, например указать даты начала и конца, но прежде всего в самой сути понятия. Как правило, «оттепель» связывают с ослаблением тоталитарного режима в СССР после смерти И. В. Сталина: появилось больше свободы, расширились горизонты общественной жизни и т. д., то есть после «сталинских заморозков» наступила, пусть и кратковременная, но «хрущевская оттепель». Поскольку доклад Н. С. Хрущева о «культе личности» на XX съезде КПСС и последующая десталинизация являются одной из главных тем при изучении деятельности Никиты Сергеевича на посту первого секретаря, можно сказать, что как за Гамлетом видна тень его отца, так и в современной историографии за спиной Хрущева постоянно стоит тень «отца народов».

В изучении истории СССР существует огромный перекос в сторону сталинизма. Оценивая чрезмерное увлечение Сталиным многих историков-тоталитаристов, М. Левин пишет: «„Пересталинизация“ советской истории, расширение ее в прошлое и будущее является общей практикой» [6] Левин М. Советский век. М., 2008. (С). 510. . Очевидно, это связано с историей становления изучения Советского Союза. В СССР история КПСС, ставшая фактическим аналогом отечественной истории после 1917 г., была переплетена с идеологией, и работы историков сейчас, в большинстве своем, рассматриваются только как источник фактографического материала, который нуждается в очистке от идеолого-теоретических напластований. Современный российский историк, занимающийся советским периодом, как витязь на распутье, выбирает один из путей: 1) уйти в голые факты и отказаться от излишнего философствования, приняв своеобразный вариант неопозитивизма;2) рассматривать историю как политический инструмент и стать или апологетом или критиком советской системы, подгоняя факты под нужную схему; 3) приобщиться к зарубежной традиции советологии с ее подходами и темами. На Западе, прежде всего в англо-саксонских странах, советология обязана своим рождением «холодной войне». Необходимость изучить своего противника вызвала рост количества исследований и оформление теоретических подходов. Тоталитаристы и ревизионисты главным объектом своего внимания считают СССР времен И. В. Сталина, поскольку, по их мнению, именно тогда складывались основы советской системы [7] Меньковский В. И. История и историография: Советский Союз 1930-х годов в трудах англо-американских историков и политологов. Минск, 2007. (С). 288. . Такой подход находит свое негативное отражение и в современных работах, как отечественных, так и зарубежных, где сталинской эпохе зачастую отводится места больше, чем остальным периодам вместе взятым, тем самым фактически ставится знак равенства между историей СССР и сталинизмом. Сталину и его времени посвящено значительное количество книг, при этом крупных исследований по периоду после 1950-х гг. появляется крайне мало. Существующие же работы, в основном, находятся в русле политической или экономической истории и не реализуют широкий спектр современной методологии. По словам Н. Митрохина, огромные лакуны в изучении данного периода скрыты за точкой зрения «шестидесятников» [8] Митрохин Н. Русская партия: Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы. М., 2003. С. 7–8. .

Думается, рубеж 1950–1960-х гг. следует рассматривать как самостоятельный исторический период, не забывая, конечно, о его генезисе. Неслучайно Л. Парфенов свой проект «Намедни: Наша эра» начинает с 1961 г., тем самым отмечая своеобразный рубеж в истории СССР. Помимо первого полета человека в космос, денежной реформы, выноса тела И. В. Сталина из Мавзолея, это и год принятия новой Программы партии. III Программа КПСС интересна не только сама по себе (хотя существует необходимость заново открывать историю КПСС как отдельную исследовательскую тему), но и как центр притяжения различных идей эпохи. Это определяет структуру данной книги, которая предполагалась как система смысловых кругов вокруг одного документа, представляющего собой законченный текст.