Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Георгий и Люба засиделись в тот вечер с молодёжью допоздна. Пили кофе, жевали вязкий лукум, смеялись, шутили и пели. Запомнилось, как Смирненский, выйдя на середину зала, читал «Красные эскадроны» — любимое стихотворение революционной молодёжи:

«Беззаботная и бесстрашная молодость, что тебя ждёт?», — подумал он тогда.

Последние месяцы 1922 года наш герой снова провёл в Москве — участвовал в заседаниях II конгресса Профинтерна и IV конгресса Коминтерна. На одном из заседаний была зачитана телеграмма из Владивостока: Красная армия овладела последним крупным городом на востоке страны. Пришёл конец Гражданской войне и иностранной военной интервенции.

Вместе с первыми успехами новой экономической политики рос авторитет советской власти. Доклад Ленина, прозвучавший 13 ноября на конгрессе Коминтерна, назывался «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции». На сей раз Ленин говорил по-немецки, и Димитрову было проще вникнуть в суть поднятых в докладе проблем. Он знал, что Владимир Ильич недавно перенёс тяжёлую болезнь, и чувствовал в его речи какую-то щемящую ноту. Ленин выдвигал тезис, развивал его, а потом снова возвращался к нему, словно оглядывая с разных сторон. Как будто был не совсем уверен в себе, беспокоился, чтобы слушатели хорошенько поняли его аргументацию. Говорил, в частности, о том, что принятая прошлым конгрессом резолюция об организационном строении компартий «слишком русская: она отражает российский опыт, поэтому она иностранцам совершенно непонятна, и они не могут удовлетвориться тем, что повесят её, как икону, в угол, и будут на неё молиться» {65} .

Это было последнее выступление Ленина перед представителями международного коммунистического движения, и вряд ли случайно он так настойчиво подчёркивал опасность механического, бездумного повторения в условиях конкретной страны того, что свершилось в России. Так же как и в других его работах, считающихся политическим завещанием, Ленин нащупал здесь одну из болевых точек революционного процесса, но вряд ли тогда кто-нибудь из современников это понял…

В резолюции конгресса по организационным вопросам говорилось о необходимости превратить Коминтерн в «действительно централизованную, единую партию», а для этого необходима «гораздо более строгая дисциплина со стороны секций и гораздо более строгий контроль со стороны Исполкома». Был учреждён институт уполномоченных, посылаемых ИККИ по мере необходимости «вниз», а «наверху», то есть в аппарате ИККИ, появились референты, курирующие деятельность партий. За Президиумом ИККИ закреплялась руководящая политическая роль, были определены функции вновь созданного исполнительного органа — Генерального секретариата. На пост генерального секретаря ИККИ был назначен Васил Коларов, он стал также членом Президиума и Оргбюро, сразу выдвинувшись в число высших руководителей III Интернационала [35].

Число штатных сотрудников росло, и особняк в Денежном переулке стал тесноват. Исполком переехал в бывший доходный дом, что на углу Моховой и Воздвиженки, рядом с Кремлём [36].

Димитров председательствовал на нескольких заседаниях II конгресса Профинтерна и выступал по вопросам повестки дня. Он был избран членом Исполнительного бюро Красного Интернационала профсоюзов и представителем этой организации на Балканах.

Несомненно, выдвижение сразу двух болгарских представителей на крупные посты в международном рабочем движении стало не только оценкой их политических и деловых достоинств, но и признанием зрелости и авторитета БКП.

Георгий уехал из Москвы в середине декабря. Он сделал остановку в Берлине, чтобы принять участие в работе пленума ЦК Компартии Германии, обсудившего итоги конгрессов Коминтерна и Профинтерна. Вскоре в Берлин приехала Люба. Новый год они встретили в семье своего старого знакомого Вильгельма Кёнена. В двенадцать была раскупорена заветная бутылка шампанского, Георгий и Люба пожелали друг другу здоровья и счастья.

Наступил 1923 год, которому суждено было стать переломным в судьбе нашего героя и в истории Болгарии.

Димитровы возвратились в Болгарию в разгар подготовки к местным и парламентским выборам. Стамболийский усилил нажим на коммунистов, стремясь вытеснить из парламента своих ближайших соперников. Безусловной победе БЗНС должна была способствовать и мажоритарная система подсчёта голосов, введённая вместо пропорциональной. Как водится, начались преследования, запреты собраний, нападения на конкурентов в округах. Вспоминая впоследствии об этих днях, Димитров писал, что Стамболийским и другими руководителями Земледельческого союза как будто овладело какое-то неодолимое умопомрачение: чем ближе была гибель режима, тем с большим рвением проводились акции против коммунистической партии.

Однако слова о «неодолимом помрачении» можно в значительной степени отнести и к лидерам коммунистов. Высший партийный совет, формально взявший на вооружение лозунг рабоче-крестьянского правительства, выдвинутый IV конгрессом Коминтерна, заявил, что в Болгарии такое правительство не может быть создано путём коалиции коммунистов и земледельцев. Заявление свидетельствовало, что старая идея «отрыва» крестьян от Земледельческого союза жила и здравствовала. Справедливости ради следует заметить, что выдвигавшиеся Коминтерном в то время лозунги единого рабочего фронта и рабоче-крестьянского правительства не имели практического назначения, а представляли собой просто агитационные призывы.

На выборах в Народное собрание партия Стамболийского получила более половины голосов избирателей, коммунисты — около 20 процентов. Однако благодаря мажоритарной системе подсчёта голосов выдвиженцы БЗНС составили девять десятых депутатского корпуса. На первомайском собрании в Софии Димитров с возмущением говорил о том, что БКП, имевшая в предыдущем Народном собрании 51 депутата от 180 тысяч своих избирателей, теперь при 210 тысячах голосов будет иметь только 17 депутатов.

Намерение правительства принять исключительные законы Высший партийный совет назвал «фашистским походом против Коммунистической партии». В речах и статьях Димитрова появились такие определения, как «оранжевый фашизм», «фашизм сельской буржуазии», и эти характеристики не казались ему односторонними или преувеличенными. Ведь в сёлах и маленьких городах устанавливалась диктатура земледельцев, шло вооружение и обучение Оранжевой гвардии, правительство продолжало преследование коммунистов. Но, как вскоре выяснилось, самые опасные противники режима находились по другому адресу и сохраняли свои боевые порядки в неприкосновенности.