Павел Полян - Жизнь и смерть в аушвицком аду

И ещё важнее то, что мы им поставляли тайные документы, материал обо всём, что с нами произошло […]. Всё мы им передали о каждой мелочи, которая произошла, такое, что может когда-нибудь заинтересовать мир. И наверняка всем интересно [990]знать, что с нами произошло, потому что без нас никто не узнает, что и когда произошло. И если кто-то что-то знает, то это всё благодаря нашим усилиям, нашему самопожертвованию, тому, что мы рисковали жизнью и, может быть, ещё […] сделали просто потому, что чувствовали, что это наш долг. Мы делаем то […], что мы должны делать. Мы не требовали ничего […] работа […] но не это оказалось, что нас обманули эти вот поляки, наши союзники, и всё, что они у нас забрали, они использовали для своих собственных целей. Даже материал, который мы выдавали, был приписан на их собственный адрес, и совершенно умалчивалось наше имя, как будто бы мы не имели с этим ничего общего. Да! Они себе на наши деньги, нашей болью и трудом, нашей кровью создали популярность и славу.

[…], принялись тянуть из лагеря […] они достойны того, чтобы им помогли выбраться […] или кто настоящие представители, у кого есть какая-то настоящая […] случается это записывать? Это никто не знает […], у нас наболело […] настрадавшиеся, мы знаем […] почему это с нами происходит, почему […] это заняли собственными […] ещё пара дней прошли и мы знаем […] им не хватает ещё одной мелочи, которую нам надо […] мы сделали свое […] оказалось, что их интерес с проволочкой был только в том, чтобы они смогли […] как можно больше отсюда вытянуть, полагая, что, сделав нашу акцию самостоятельной […] позже материал будет […] дальше подмазывать [991][…] дальше добиваться своего, их собственные личные интересы ценой нас, ценой нашего […] ценой нашей жизни, через что мы прошли […] были обмануты, и у нас забрали всё […] и мы были поставлены перед необходимостью сказать, что так не годится […] сказать […] дальше так не пойдет. Хочешь себе что-то заработать, хочешь что-то достать, так иди сам рискуй, доставая […] сам, не за счет другого […] даже вы интеллигенты, вы […] с вашим разговором, с вашими гладкими речами. Ах, […] теперь выразить нашу […] досаду и боль, которую мы испытываем […] союзники.

Дай бог, чтобы один их наших ещё раз мог бы встретиться при жизни с этими всеми союзничками.

Зато […] мы бы им тем […] раскрыли бы их истинное лицо, мы бы их […] открыли и перед всем миром его представили […] они с нами сблизились, с нами, с их союзниками, они всё у нас выманили и нас […] оставили стоять одних. У нас нет […] мы должны были послушаться их […] потому что […] решение […]

все они смогут… Полный […] сам и […] лучше умереть […] который […] смерть […] это рисковать […] так говорит каждый, но поляки […] или можно […] для тех снаружи [992], но мы […] достаточно позволили использовать себя […] популярность […] выбираться из тёмного ада и поэтому отплатить полным антисемитизмом, который мы чувствовали на каждом шагу. Вот, например, с ними уже ушли многие десятки людей [993]и только ни один не хотел взять с собой еврея! […] время […] со многими людьми […] глупыми надуманными отговорками […] а мы, евреи, идём и погибаем, от нас от […] ни один из нас […] использовали это для себя. Мы будем дальше делать своё. Мы всё попробуем и все сохраним для мира, но просто сокрытым в земле, в […], только тот, который захочет найти, который […] ещё вы ещё найдете […] от двора под нашим крематорием не к дороге […], а с другой стороны, многое вы там найдете […], потому что мы должны так до сих пор, до […] события […] по порядку хронологически исторически всё высказать перед миром. С этого момента мы будем хранить всё в земле.

Посвящается моим самым близким, в честь их памяти:

Йосл Варшавский, родился в Варшаве, приехал в Париж

Залман Градовский, Сувалки

Лейб Гершко Панич [994], Ломжа

Айзик Кальняк [995], Ломжа

Дережинский Йозеф, Лунна возле Гродно

Лейб Лангфус из Макова Мазовецка, родился в Варшаве, сейчас ещё в крематории

Йекл Гандельсман, Радом — Париж, сейчас в Бункере

Пишущий эти строки Залман Левенталь, Цеханув, сейчас в коммандо.

История Ойшвица, Биркенау как рабочего лагеря вообще, и как места уничтожения миллионов людей, в частности, я думаю, будет очень мало передана миру. Немного через штатских [996]людей, и я думаю, что мир уже знает сейчас об этих ужасах. Остальные, может быть, кто ещё из поляков останется в живых благодаря какой бы то ни было случайности, или из лагерной элиты, которые занимают лучшие плацувки и ответственные […] может быть, благодаря им, в любом случае ответственность уже не так велика. По сравнению с процессом уничтожения в Биркенау поляков, как и евреев […] те, которые уже находились в лагере […] видели, как все они погибли планомерно, сотни тысяч по приказу […] исполнение […] собственными братьями, арестантами […] были предупреждены на работе капо и бригадирами теперь […] которые […] живут […]

[…] в наше время — в двадцатом столетии, в его середине, в самом сердце цивилизованной Европы […] и люди […] перед […] приказам […] порабощение […] и ненависть к людям из […] до чего они довели мир […] стоял над пропастью и при этом должно быть ясно само […] условия, особенно наша […] знакомая зондер команда! В связи с нашей работой, под которой мы так долго жили и держались до сего дня и выдержали в нашей […] это мы со временем подумали […] и всё что […] за это время жили с […]

[…] записанное […] сотни лет спустя и […] ещё лучше сказано […] они, должно быть, не поверят, мы знаем это наверняка […] произошло […] больше к аду […]

[…] пусть все небеса были бы чернилами […] кровью записали в мире […] героического […] чтобы узнать […]

Но мы […] и вы соответственно используете [997], когда мы поймем и не […] когда к нам […] помогут […] то наш […]

Залман Левенталь

10/10/44.

10 октября [998].

[…] написана […] узким кругом зондеркоммандо крематория III. 19–15/8–44 [1000]Залманом Левенталем, Польша-Цеханув. Кто бы этому поверил теперь уже в 8-ом месяце — 1944. Ещё надо дальше вести проклятую игру неслыханной системы уничтожения, которую тут уже ведут, к сожалению, 2–3 года с такой ужасной жестокостью против евреев […] Лодзинское «гетто» было известно, ещё когда мы были дома, как самое страшное из всех гетто с его строгой изолированностью и […] конечно же огромной бедностью, которая там царила. Но это многие могли бы […]

[…] также не меньше психологи, желая изучить и понять душевное состояние людей, которые приложили свою руку к такой жестокой мрачной грязной работе. Это будет интересно! Но кто знает, дойдут ли эти вот исследователи до правды, будет ли кто в состоянии основательно […]