Павел Полян - Жизнь и смерть в аушвицком аду

Собственную деятельность подпольщики из «Боевой группы» понимали, прежде всего, как постепенный захват ключевых позиций — должностей так называемых «функциональных узников» и систематическое вытеснение с этих должностей своих политических соперников, вытеснение любой ценой. Постепенно поляки и немцы-коммунисты вытесняли со всех важных внутрилагерных постов своих заклятых конкурентов — немцев-уголовников [273].

Другое направление — подкармливание и облегчение режима для своих, нередко помещение их в изоляторы к «своим» врачам, иногда — фабрикация фальшивых документов и даже смена узнических номеров. Изыскивался и припрятывался (в частности, на чердаке дезинфекционного барака) инструментарий для будущего восстания — например, ножницы для взрезывания колючей проволоки, оружие…

Начиная с 1943 года подпольщики регулярно слушали радио и раз в неделю — по принципу того же радио, но только «сарафанного» — проводилась своего рода политинформация. Искались и находились различные пути для взаимодействия с другими лагерными отделениями и, что особенно трудно и важно, с внешним миром: за время существования лагеря на волю было переправлено около 1000 касиб! И это, возможно, самое серьезное из того, что заговорщики могли поставить себе в заслугу: на основании этих касиб в Кракове выходила даже летучая газета «Эхо Аушвица»! [274]

Надо признать: многое у подпольщиков из Аушвица-1 было вполне налажено — какой контраст по сравнению с тем, чем располагали члены «зондеркоммандо»! Даже оружие для «зондеркоммандо» подпольщики из «Боевой группы Аушвиц» были в состоянии раздобыть и поставить, пусть и не бесплатно (благо у «зондеров» была репутация «платежеспособных» — особенно котировались их доллары и лекарства).

Кроме «рыночных» между двумя штабами сопротивления имелись и союзнические отношения: члены «зондеркоммандо» передавали подпольщикам в центральный лагерь списки эшелонов и даже фотографии процесса уничтожения, а центр, в свою очередь, снабжал их не менее существенными сведениями, например, заблаговременной — и потому жизненно важной — информацией о сроках предстоящих селекций среди «зондеркоммандо». Роль связных при этом выполняли отдельные мастеровые (например, электрики) или узники, работавшие на складах так называемой «Канады», соприкасавшиеся и с основным лагерем, и с «зондеркоммандо» [275].

На фоне ротационной динамики заключенных в Биркенау и Моновице жизнь заключенных в основном лагере в Аушвице, если только она проходила не в бункере СД и не в медико-экспериментальных «лабораториях», могла считаться размеренной и стабильной.

А у прошедших сквозь рампу евреев, даже если их и зарегистрировали, счет подаренной им лагерной жизни, по некоторым оценкам, шел не на годы, а на первые месяцы: с такой средней продолжительностью им просто не доставало времени не то что на вынашивание планов сопротивления, но и на то, чтобы элементарно оглядеться.

Как возможное исключение и источник надежды смотрелся так называемый «семейный лагерь», обитателями которого были, в основном, чешские и немецкие еврейские семьи из Терезиенштадта. То была имитация классического гетто, но уже как бы отдепортированного куда надо. Всего в двух шагах от него плескался кровавый океан то быстрой, то медленной еврейской смерти — и, даже просто оглядевшись, невозможно было предполагать, что могут быть исключения. Но, как показала жизнь (а точнее смерть), терезинцев сковывало по рукам и ногам именно ощущение собственной исключительности, привязанность к своим близким, жизни которых при всяком сопротивлении ставились бы на кон, и безумная, ничем не объяснимая уверенность в том, что их «островок еврейского счастья» незыблем.

Вместе с тем терезинцы, в отличие от новичков с рампы, хорошо знали, что именно происходит с такими вот новичками. И среди них было немало молодых и крепких мужчин. Это делало их наиболее подходящим для восстания лагерным контингентом.

Намеки Градовского на то, что между «зондеркоммандо» и терезинцами было что-то вроде соглашения о намерениях (если вторые восстанут, то первые к ним присоединятся), подтверждаются Врбой и Ветцлером [276]. По крайней мере, были переговоры, связующим звеном в которых был сам Врба, регистратор в смежной с семейным лагерем (BIIb) карантинной зоне (BIIa). Со стороны терезинцев одним из переговорщиков был директор еврейской школы Фредди Хирш, со стороны зондеркоммандо — им мог быть только оберкапо Каминский [277]. Когда участились признаки предстоящей ликвидации «семейного лагеря», он не поверил: зачем же, — спрашивал он Врбу, — на протяжении полугода немцы кормили детишек булками и молоком? Когда же семейный лагерь перевели в карантин и сомнений в немецких намерениях уже не оставалось, Хирш уже истратил все отпущенное ему малое время на сомнения и колебания. И, так и не сумев ни защитить детишек, ни организовать сопротивление, он покончил с собой [278]. А о том, что произошло с семейным лагерем и как «зондеркоммандо» так и не дождалась от терезинцев восстания, написал Залман Градовский.

Возможность оглядеться была, разумеется, и у самих членов «зондеркоммандо», а вот уверенности в завтрашнем и даже сегодняшнем дне у них не было совершенно. Не было у них и «обремененности семьями», а после столь гладкого — без сучка и задоринки — уничтожения семейного лагеря, чему они были как минимум свидетелями, среди них сложилось и все более крепло ощущение, что им уже не на кого полагаться — только на самих себя. Все это и делало их группой, максимально заинтересованной в восстании, — и чем раньше, тем лучше [279].

Непременной частью их планов было уничтожение самого узкого звена аушвицкого конвейера смерти — крематориев, пусть и ценой собственной гибели [280]. Похоже, что «зондеркоммандо» вообще были единственной в мире силой, вознамерившейся вывести из строя хотя бы часть инфраструктуры Холокоста. Никому из союзников с их воздушными армадами это, кажется, и в голову не приходило! [281]

Независимо от исхода восстания сама подготовка к нему примиряла члена «зондеркоммандо» с ужасом происходящего. Более того, она возвращала его в рамки нормальности и нравственности, давая шанс искупить вину и оправдаться за все ужасное, что на их совести. И тут неудачи решительно не могло быть — удачей был бы уже шанс умереть по-человечески, а может быть и героически, — умереть в борьбе, умереть людьми!..

В этом смысле восстание членов «зондеркоммандо» в Биркенау сродни обоим Варшавским восстаниям: шансов на победу никаких, но боевой и моральный дух и самоуважение во всем лагере они подняли исключительно!

Но это шло решительно вразрез со стратегией (она же тактика) польского руководства «Боевой группы Аушвиц»: никаких резких движений, выжить любой ценой, поелику возможно информировать внешний мир и лишь тогда поднимать восстание, когда будет ясно, что СС твердо хочет всех уничтожить, или когда Красная Армия постучится в ворота.